НА СНИМКЕ: Автор, Феликс Рахлин, в 1933 году в возрасте 2-х с половиной лет.
В Тайцах, под Ленинградом, мне гадала цыганка.
Ехали мимо нашей дачи их шатры на колёсах, я стоял у калитки. Цыганка выскочила на ходу из шатра, подошла ко мне, взяла за руку, стала водить мне по ладошке большим грязным пальцем, что-то приговаривая. Потом сказала:
- Принеси денежку!
Я убежал, забился под деревянную лестницу двухэтажного дома, в котором мы жили, сидел там долго-долго: ждал, чтобы ушла.
Там же было однажды ночью:
... иду с няней Марусей смотреть пожар. Под ногами - доски деревянного тротуара, над головой - светлое-светлое небо, не от пожара светлое, а от белой ночи. И светлота вокруг - ночная, северная, бледно-молочная. Навстречу люди идут, говорят:
- Возвращайтесь: уже потушили!
В Тайцах было мне чуть больше трёх лет. Но я помню себя - разумеется, отрывочно, - с ещё более раннего возраста. За год до этого была дача в Петергофе. К тому времени относится первый запомнившийся страшный сон: стою, прижавшись к стене тёмного коридора, а по нему мимо меня пробегают огромные, со мною в один рост, рогатые козы. Главное мне, чтоб они меня не заметили!
Но отчего я так уверен, что этот сон приснился мне именно в Петергофе? Не знаю. Только, действительно, уверен в том и сейчас. Уже выросши, рассказал матери, и она припомнила, что в Петергофе я страшно боялся коз.
В то время там бывало много иностранцев. Мама из патриотических соображений выводила меня на аллеи знаменитого парка. Был я упитанный, румяный, щекастый, и мама, которой, подобно Карлу Марксу, было присуще единство цели, хотела продемонстрировать мировой буржуазии, каких славных карапузов растит молодая советская власть.
Сейчас страшно подумать, что было это в голодном 1933 году. Между тем, упитанность и румянец объяснялись просто: я рос в семье, по тем временам, архиблагополучной: отец преподавал политэкономию в военной академии и по чину приближался к теперешнему полковнику; мать же была "культпропом" на заводе "Большевик" - бывшем Обуховском, секретарём партячейки на швейной фабрике и ещё кем-то в этом же роде.
Вскоре после моего рождения родители получили трёхкомнатную кооперативную квартиру, Роскоши, правда, не было ни малейшей, быт, мебель, предметы обихода - всё было просто до примитива. Жили, однако, и сытно, и удобно вполне.
Мы жили напротив катушечной фабрики за Невской заставой, на отдалённой от центра заводской окраине. Сейчас это проспект Обуховской обороны. А в то время улица называлась "проспектом села Смоленского". От такого названия веет петровскими временами, но сама улица - совершенно городская и на село ничем не похожа.
В 1953-м, уже взрослым парнем, приехал я в Ленинград. Жил у родни возле нарвских ворот. Расспросив, как проехать, долго трясся в трамвае, глядя на незнакомые места вполне равнодушно, как вдруг... стал узнавать: пакгаузы вдоль Невы, которую в детстве называл "море-река", переулок возле рынка, сад имени Бабушкина (когда-то там стоял настоящий самолёт в память о разбившемся пилоте)...
Вот и катушечная фабрика. Я вышел из вагона, узнал наш дом, вошёл во двор, посмотрел на окна нашей квартиры, вздохнул, взгрустнул и направился в ... очаг, как называли когда-то в Ленинграде (и, по-моему, больше нигде!) детский сад.
Но дороги туда уже не нашёл.
