В обстановке строжайшей секретности

Отрывок из повести «Мой папа».

            Как странно, что я помню эту седую женщину, ее белый кружевной воротничок на строгом платье. Я даже помню, что мы детьми заходили в ее квартиру, такую непохожую на наши. Наверное, мама какой-то из наших девочек-подружек помогала ей по хозяйству, и мы заходили к ней «за компанию». Может быть, из-за ее имени - Рахиль Соломоновна, казавшемся мне таким необычным, она мне запомнилась, и потому запомнился рассказ папы о том случае, связанном с её сыном-прокурором. А, может быть, наоборот, я запомнила рассказ, и поэтому запомнила её? Впрочем, какая разница, просто вот запомнилась эта история, и всё.

                *

            В самом начале марта 1953 года папу вызвали на совещание в Москву.

            Как обычно, до начала совещания все знакомились в особом отделе с последними указами, приказами, сообщениями и формулярами. Все бумаги шли под грифами «Секретно», «Особо секретно», «Только для служебного пользования» и т.д.

            Каждый прибывший сначала подписывал документ о неразглашении, затем знакомился с бумагами и опять подписывал, все было засекречено. В числе прочих документов каждому вручили для сведения списки лиц, подлежащих аресту в ближайшее время, по месту нахождения.

            Получил такой список и папа, и в списке этом, в числе самых первых, с сожалением увидел хорошо ему знакомую фамилию городского прокурора. Они не то чтобы дружили, но приятельствовали, общались и по работе, и по-соседски, так как жили в соседних домах. Каждое утро оба выходили в одно и то же время, встречались во дворе, закуривали, разговаривали, делились новостями, а потом расходились каждый к себе на работу. И вот его теперь предстояло арестовать в числе первых, и ничего нельзя было изменить.

            После всех формальных процедур прошли в зал для заседаний. Все были собраны и серьезны, говорили о каком-то очень важном сообщении, ожидали выступления самого Сталина.
 
            Прошел час, другой, третий, организаторы нервно сновали туда-сюда, совещание все не начиналось, никто ничего не объяснял.

            Напряженное волнение сменилось тревожным гулом, по залу полз упорный шёпот: «Хозяина убили». Ответ на вопрос: «Кто убил», был ясен всем, здесь ведь не наивные мальчики собрались.

            Наконец, после обеда появился Берия, наспех прочел доклад о чем-то малозначительном и торопливо удалился. После этого им объявили, что совещание завершено, и всем предлагается немедленно отбыть по месту службы.

            Из зала заседаний все опять проследовали в особый отдел, опять ознакомились с кучей всяких документов, опять подписывали «о неразглашении», «совершенно секретно» и так далее. Списки подлежащих аресту на руки им не выдали, ввиду их совершенно особой засекреченности, только сказали, что списки немедленно будут отправлены спецслужбой непосредственно на места.
 
            Встревоженные и недоумевающие, все разъехались по домам.

            Наутро после возвращения из Москвы папа в обычное время вышел из подъезда, чтобы идти на службу. От соседнего дома, навстречу ему, неторопливо шел прокурор, тот самый, из «черного» списка. Папа растерялся. Притворяться по молодости лет, да и по характеру, не умел, перекуривать и беседовать, как ни в чем не бывало, с человеком, подлежащим аресту, не мог. Пройти молча мимо – верх идиотизма, тайну государственную разглашать не имел права.

            Пока папа переминался на месте, не зная, как вести себя, прокурор подошел к нему, угостил папиросой, закурил сам, заговорил о каких-то городских делах.

            Потом, видя папино замешательство, спокойно сказал: «Да ладно, Александр Зарипович, я знаю, что есть приказ о моём аресте. Думаю, ты его привёз из Москвы»,  докурил, кивнул и пошел на работу.

            Папа озадаченно смотрел ему вслед: «Приказ еще в Москве, в особом отделе. Из всего города документ этот видел только я и никому о нем не говорил. Откуда ему может быть известно содержание сверхсекретного документа?»

            Что и говорить, во все годы, не исключая и годы жестоких репрессий, с вопросами совершенной секретности и разными государственными тайнами в нашей стране всегда был полный порядок. Тайны, хранимые как зеница ока, были известны если не всем, то многим.


            К счастью, история эта закончилась благополучно, во всяком случае, для прокурора, так как тот «черный список» до города так и не дошел.

            Дня через два стало известно о смерти Сталина. В связи с этим отправку всех приказов в Москве задержали, а затем и вовсе отменили, потому что всем стало уже не до того.

            Прокурор, благополучно избежавший ареста благодаря своевременной безвременной кончине Вождя, позже из нашего города куда-то переехал, но мама прокурора оставалась жить в нашем дворе ещё долго, пока не умерла. Возможно, просто не захотела никуда уезжать по причине преклонного возраста, или просто жаль было покидать наш замечательный город.