Время в тюрьме идет медленно, и связано это с ожиданием: получить утром пайку, а в обед и ужин — черпак баланды. После подъема несколько часов ожидаешь пайку и кипяток. Утолив голод, забываешь о времени. Но в середине дня, ближе к обеду, опять наступают минуты ожидания. То же происходит и вечером. И только после этого часы начинают чуть поторапливаться, так как все уже съедено и остается дожидаться отбоя. Подследственные, правда, и в эти минуты тоже ждут. Но ждут они вызова к следователю на допрос, который может состояться и сразу после отбоя, и в середине ночи.
Узники чувствуют время очень остро. Я, например, часто проверял себя. В некоторых тюрьмах часы находятся на видных местах так, чтобы их видели заключенные, выходящие на прогулку. Она длится двадцать минут, и благодаря часам вертухай не решается сократить время прогулки. Когда камера предупреждена о прогулке и собирается к выходу, загадываешь: который теперь час? Ошибки бывают в пределах плюс-минус пять минут.
После смены дежурных, которую зэки угадывают с большой точностью, я попросил вызвать корпусного. Он пришел довольно быстро.
— Вызывали? Что нужно?
— Хотел выяснить причину вызова. Я осужден Особым совещанием в 1946 году к пяти годам ИТЛ. Находился в лагерях в Воркуте. Вчера привезли сюда. Я не знаю, по какому поводу, и хочу это узнать.
— Я доложу начальнику следственного отдела. Вас вызовут. Еще вопросы?
Кормушка закрылась, и снова оборвалась связь с миром, вновь наступили часы одиночества и ожидания. Начались расчеты, как скоро все это разрешится. Они были не утешительны — нужно ждать и долго ждать. Из этой мышеловки никак не выбраться, а связь с начальством УМГБ возможна лишь через тюремных посредников.
Мои «расчет» оправдался — ни в этот день, ни на следующий я не дождался вызова в следственный отдел, не получил объяснений по поводу переезда в Киров. Это угнетало меня, давило безысходностью.
На четвертый день я стал добиваться исполнения своих требований. Объявил голодовку — утром при раздаче я отказался от хлеба. Пришел корпусной, стал уговаривать. Я не изменил решения. Лишь на пятый день после приезда за мной пришел дежурный. Он сопроводил меня к начальнику следственного отдела. Я долгое время помнил его фамилию, но все попытки вспомнить ее теперь не дали никакого результата.
Начальнику следственного отдела, майору по званию, было далеко за сорок. Казалось, что в эту минуту, он был в добром расположении духа и, ответив на мое приветствие, предложил сесть. За год пребывания в Кировской тюрьме я видел его еще несколько раз и всякий раз обращал внимание на его невозмутимость и хладнокровие.
— Расскажите, что случилось. Почему Вы объявили голодовку? Мне сказали, что хотите знать причину вызова сюда. Так?
— Да, гражданин майор. Я действительно хочу знать, почему меня привезли сюда, когда я давно осужден и уже полтора года, как в Воркуте.
Майор спокойно продолжал:
— Когда Вы были в Подольске, не вся Ваша группа была в сборе. Теперь нас интересуют некоторые новые подробности, и мы решили собрать всех для проведения дополнительного следствия в Кирове (на что, по всей вероятности, было получено официальное разрешение прокуратуры). Не скрою, вся группа уже здесь. Вас удовлетворяет мой ответ?
— Да, конечно. Я хотел бы знать еще, как долго буду в тюрьме.
— Этого я Вам сказать не могу, все будет зависеть от Ваших показаний на следствии. Держать Вас без необходимости мы не собираемся.
Тюрьма и знакомство со следственным аппаратом открыли мне глаза на существовавшее положение. Я понял, что человек, оказавшийся в тюрьме, терял при аресте все права, с ним могли поступать так, как того требовало следствие. А всякие там кодексы, юридические нормы и правовые акты, если и существовали в каких-либо документах и книгах, то только для формальных ссылок на них, и ничего не сулили обвиняемым. А его ответ, только что высказанный, подтвердил мои соображения, — «сидеть буду столько, сколько понадобится при повторном расследовании».
На этом закончился наш разговор. Я возвратился в камеру и прекратил голодовку.
Свободное копирование
