Ирония судьбы будущего шпиона началась в июле 1978 года, сразу после успешной сдачи вступительных экзаменов в Московский государственный институт международных отношений (МГИМО) при Министерстве иностранных дел (МИДе) СССР.
На заседании мандатной комиссии какой-то из институтских начальников меня ехидно и с подначкой спросил: «А что, если мы Вам дадим изучать корейский язык?» Будучи тогда до беспамятства довольным уже тем, что моё зачисление в престижный ВУЗ практически состоялось, в то время я был готов на всё. «Партия сказала «Надо!», комсомол ответил «Есть!» – громким и звонким голосом идеологизированного идиота процитировал я сталинский нафталиновый партийный слоган. Мгимошные начальственные дядьки и тётки удовлетворенно закивали головами и отпустили меня с богом.
Провокация с корейским языком на мандатной комиссии оказалась этаким пробным шаром, издевательской шуткой начальствующего чиновника, упивавшегося властью. Корейского, слава богу, мне не дали, но по моему поступлению в этот престижный и элитный ВУЗ, партия и правительство поручили овладевать с нуля абсолютно новым для меня иностранным языком – французским.
До института, с пятого по десятый классы средней школы, я занимался английским и обожал английский. Мне исключительно повезло со школьными учителями, и удалось достичь в овладении языком Шекспира весьма неплохих результатов для неспециализированной школы. В 1978 году, перед окончанием школы, на московской городской олимпиаде среди учащихся общеобразовательных, неязыковых школ у меня даже получилось занять весьма почётное третье место (про ежегодные первые места на районных олимпиадах речи даже не идёт).
Не скрою, что мне было очень обидно менять свои лингвистические предпочтения в институте по приказу сверху. Но, как я сам цитировал отца народов и пресловутого эффективного менеджера ГУЛАГа, когда партия говорила «Надо!», комсомольцы были обязаны отвечать: «Есть!» Особенно – студенты такого идеологического и закрытого ВУЗа как МГИМО. Даже, если это им и не нравилось. Таковы были правила игры с совковым режимом. Даже для элит.
Итак, с 1978 по 1983 годы я учился на факультете Международных экономических отношений (МЭО), в только что открывшемся новом комплексе зданий МГИМО на юго-западе Москвы.
Навязанный волюнтаристским образом французский язык пошёл у меня на удивление очень легко и быстро. Моей первой «училкой», «француженкой» стала старший преподаватель кафедры французского языка №2 Наталья Борисовна Дубровская – совершенно неординарная дама, с неотразимой улыбкой Фернанделя и термоядерным темпераментом, способная заразить своими оптимизмом и любовью ко всему французскому единоразово и одновременно дивизию новобранцев. А нас, студентов-первокурсников, в её группе числилось только пять штук.
Наталья Борисовна преподавала у нас всего-навсего три месяца. К её понятной радости и к нашему большому сожалению, её законного мужа отправляли куда-то в долгосрочную загранкомандировку в Северную (франкофонную) Африку, в Марокко. И она, как верная супруга, советский человек и коммунистка, обязана была следовать за ним. Чтобы западные шпионки с крепким голым телом («Ты их в дверь, они в окно», - как пел Высоцкий) не смогли бы там его соблазнить, склонить к предательству интересов нашей великой социалистической Родины и выдаче наших государственных секретов (которые и так были известны всему миру).
Но до своего отъезда за границу, за три месяца занятий по полтора часа шесть дней в неделю, она сумела пройти с нами полный вводный фонетический и грамматический курс по первому учебнику Поповой-Казаковой, известному всем уважающим себя советским франкофонам и франкофилам.
И этого оказалось достаточно, чтобы намертво, раз и навсегда заложить в нас лингвистическую базу, исходное владение азами языка Мольера, Дюма, Гюго и Вольтера. Железобетон. Гранит знаний и навыков. Разбуди меня посреди ночи и дай прочесть выборочные упражнения, думаю, что и сейчас, 35 лет спустя, я смогу без запинки выдать сакраментальное: «La camarade Marthe va a la gare. La camarade Agathe va a sa place».
Главное, что она посеяла в наших душах – безумную любовь к французскому языку и ко всему французскому. Любовь до гроба, так сказать. Далее у меня было много разных и отличных преподавателей, некоторые из которых – по много лет, но никто из них не сделал большего вклада в формирование моей любви к языку Мольера больше, чем Наталья Борисовна за те начальные три месяца.
Любимый до беспамятства английский ещё брезжил в памяти, но, отойдя на второй план, постепенно проваливался в далекое прошлое. Пассионарно любить двоих – почти невозможно. Новая сильная любовь вытесняет предыдущую.
Так я стал франкофилом.
