Алушта осталась позади, машина обогнула гору Кастель и устремилась по новым зигзагам крымской дороги к Ялте. На этом отрезке самыми заметными селениями были Биюк-Ламбат (Малый маяк) и Кучук-Ламбат (Кипарисное). Эти места меня никогда не волновали, а служили лишь приметами приближения к Алуште, если ехали из Ялты, или к Гурзуфу, если ехали из Алушты. Вот мы начали уже приближаться к верхней зоне Партенита. Здесь был самый замечательный пляж на всём южном берегу, заключённый между Кастелем слева и Аю-Дагом справа. Сверху, как ни старайся, увидеть этот пляж трудно. Постепенно характерный профиль Аю-Дага начинает как бы тупеть, укорачиваться и перестаёт вовсе быть заметным, когда мы оказываемся за его огромной горбатой спиной. Вскоре его красивый профиль начинает проявляться уже с другой стороны, когда мы приближаемся к указателю "Артек". Ещё несколько километров - и мы над Суук-су, Кызыл-Ташем (Краснокаменка) и вот, наконец, Гурзуф. Как только проехали над Гурзуфом и повернули влево, оказавшись над Ай-Данилем (Даниловка), с высоты открывается сказочный вид: громада Аю-Дага защищает с востока весь
этот район, прикрытый с севера полуторакилометровым Роман-Кошем; между Аю-Дагом и Гурзуфом два белокаменных островка из ракушечника - Адалар; на восточном кончике Гурзуфа не очень большая, но очень эффектная скала под названием Генуэзская - и всё это в безмятежном, вековечном покое. Этот вид всегда производил на меня какое-то гипнотическое воздействие, завораживал. Когда по какой-то причине мне было плохо, я либо находил в гурзуфском парке глухое, уединённое место, либо поднимался на одно из высоких мест, откуда хорошо был виден описываемый мною пейзаж, и некоторое время просиживал в полном одиночестве, приходя в себя.
Крым весь очень красив, но в этом красивом Крыму самым красивым местом является вот эта Гурзуфская бухточка между Аю-Дагом и мысом Мартьян, которым завершается спуск с Никитской Яйлы к морю у Ай-Даниля. Как и в прежние времена, основная дорога на Ялту проходила над Гурзуфом, не спускаясь к нему, примерно в двух-трёх километрах от него. Той развязки с большим мостом, которая существует сегодня, в
1958-м году ещё не было. Если повернуть от дороги влево и немного спуститься вниз, по левую сторону можно было увидеть несколько строений, утопающих в зелени, под общим названием "Буюрнус", происходящим от литературного крымскотатарского "Буюрынъыз", что означает "Добро пожаловать", а может быть, "Пожалуйте". Здесь был то ли санаторий, то ли дом отдыха.
Когда мне было не больше одиннадцати лет, чтобы не отстать от своих сверстников, я пытался заработать какие-то деньги, хотя в этом не было никакой необходимости. Помню три вида деятельности, на которых ребята подрабатывали. Первая - чистка обуви отдыхающим. Для этого надо было сколотить деревянную коробку на ремнях с несколькими выдвижными ящичками для щёток, крема и суконки и ходить с этой коробкой по парку, приглашая отдыхающих почистить ботинки. В пределах знания русского языка приглашение звучало в почти стандартном для всех виде: "Дяденька, чистим, блистим?" После окончания чистки на коробке щётками отбивалась дробь: "Лам-ца - дри-ца ... ца-ца!", что означало: "Всё, плати монету!" Для меня такая деятельность не подходила вовсе, так как родители или их знакомые могли запросто увидеть меня за этой работой, да и прятать этот ящик с необходимым инвентарём мне было негде. У других ребят, занимающихся этим ремеслом, родители относились к их "работе" либо без всяких предубеждений, либо одобрительно. Пускай, мол, хоть каким-то делом занимается, чем баклуши бить или хулиганить, хотя хулиганства в
сегодняшнем понимании и в помине не было. Из всех "чистильщиков" выделялся один малый, полный сирота, у которого, кроме бабушки, не было никого на свете. Она ему заменяла и отца, и мать. Надо сказать, что Гурзуф был посёлком с сильными крымскотатарскими патриархальными устоями. В школе никакие фамилии не признавались, а каждый назывался своим именем и именем своего отца, например, Бекир Дилявер. Я был Рефат Фазыл. Жёны назывались точно так же - своим именем и именем своего мужа, то есть главы семейства. Моя мама, например, была Зейнеб Фазыл. Отдыхающим, которым ребята чистили ботинки, иногда было забавно заговаривать с ребятами о том, о сём, развлекаясь произношением русских слов на особый татарский манер. Ну и для начала всегда задавался вопрос: "Как тебя, мальчик, зовут?" Сирота, о котором только что шла речь, обычно отвечал: "Сейдамет". "А как твоя фамилия?" Чуть подумав, Сейдамет без тени сомнения отвечал: "Хартана", что в переводе означает "Бабушка". Мне было и смешно, и жалко Сейдамета.
Второй вид заработка мне также был совершенно недоступен. Когда к пристани подходил катер, курсирующий по маршруту Ялта - Алушта, заполненный пассажирами, ребята кидались в воду и, плавая у бортов катера, просили бросить в воду монету. Дав монете возможность несколько опуститься в воде, ныряли, подставляли под монету руку, хватали её и выныривали, показывая монету в высоко поднятой руке. Затем монета отправлялась за щеку и, если кинут ещё монетку, следовало повторное ныряние, однако между ребятами соблюдалась определённая очерёдность, которая разыгрывалась ещё на пристани до причаливания катера с помощью считалки. Иногда ребята сами кидали уже заработанную монету для затравки, чтобы продемонстрировать своё мастерство. Вода у пристани была исключительно прозрачной, даже винты катера не могли замутить воду - на дне совсем не было песка. Сверху видны были крупные булыжники, мелкие камни, хорошо обкатанный водой гравий. Сквозь небольшую толщу воды можно было рассмотреть каждый камушек в отдельности. Иногда ребята допускали, чтобы монетка достигла самого дна, не спуская с неё глаз, и тут же её
доставали. Так вот, и этим видом заработка я не мог воспользоваться, поскольку все работники пристани меня хорошо знали, они же знали и отца, который заведовал единственным на весь Гурзуф кооперативным магазином. Была ещё одна довольно веская причина: я далёк был от профессионализма и артистичности в искусстве плавания и ныряния и, кроме всего прочего, мог даже не увидеть брошенную монету. Чувство неполноценности, которое я временами испытывал, - это не самое приятное чувство для мальчика, находящегося на пути к юношеству.
Третий вид заработка подходил для меня больше, чем другие, хотя тоже был не вполне безопасным. Это работа носильщика багажа приезжающих на отдых людей. Лучше было договариваться с женщинами, но они редко появлялись в одиночестве. Чаще приезжали либо мужчины, либо пары. После нескольких удачных заработков один раз я влип основательно. Однажды щеголеватый мужчина встречал у автобусной остановки женщину, которая после горячих поцелуев и радостных улыбок вручила ему увесистый чемодан с вещами. Тут, не рассчитав свои хлипкие силы, подоспел я, и чемодан тут же перекочевал на мои узенькие плечики. К моему несчастью, оказалось, что им идти в "Буюрнус" - а это около двух километров в горку. Остановиться для передышки стыдно, перенести с одного плеча на другое эту тяжесть на ходу очень трудно, гляди, свалишься вместе с грузом наземь, тонкие ножки подкашиваются от усталости. В общем, пока я допёр эту тяжесть до места, всё проклял на свете. Парочка всю дорогу ни разу на меня не взглянула, мужчина же оказался самым паршивым скрягой: он дал такую малость за моё усердие, что отбил всякую охоту на подобные
заработки. После этого долго заживали потёртости на плечах и болели косточки, а грудная клетка никак не могла вдохнуть воздуха во весь свой объём. Так завершились мои робкие попытки вкусить прелести собственных заработанных денег.
