Смерть Сталина

    Шло совещание у директора в кабинете. Кроме меня, не было ни одного ссыльного. Во время заседания в кабинет без стука вбежала работница и начала:

 — Анисья Васильевна…

 — Почему вы вошли без разрешения? Удалитесь.

 — Но, Анисья Васильевна…

 — Я вам сказала: мы заняты. Удалитесь.

 — Сталин умирает.

    Как будто бомба разорвалась. Анисья Васильевна вскрикнула и начала клониться набок, ей стало плохо.

    Все, кто был в комнате, обернулись и посмотрели на меня. Я страшно испугалась, что мое лицо выражает что-нибудь не то, что надо, и закрыла его руками. Я дрожала.

    Я себе говорила: "Или сейчас, или никогда".

    А вдруг все мои великолепные обоснованные расчеты лопнут, как мыльный пузырь?

    А вдруг какой-нибудь Маленков, Берия, черт, дьявол поддержит этот колосс и подопрет его еще миллион трупов? Этак он простоит еще лет двадцать, на мой век и хватит.

    Сейчас — или никогда! Я чувствовала, что у меня, дрожат плечи. Потом я услышала о себе разговор: "Какая лицемерка: сделала вид, что плачет, а потом открыла лицо — глаза сухие".

    Все ходили как сумасшедшие. Вдруг все заболели бдительностью. За сто километров приехала женщина, кого уже месяц тому назад назначили примерку на 5 марта. — Сегодня мы не примеряем, — сказала я. (Я была дежурной по залу.) Женщина начала спорить, что день-то рабочий. Я ее выпроводила, меня потом вызвали в МГБ, записали все, что она говорила, имя, адрес. Больше она у нас не появлялась.

    Один бравый генерал выпил в ресторане и высказался в таком духе, что хорошо бы это случилось лет на пятнадцать раньше, легче было бы воевать. Вскоре он уже катил в этапе со сроком в двадцать пять лет.

    Мне все казалось, что вот теперь, когда может быть виден конец, меня схватят и прикончат.

    Все надели траурные розетки.

    Я мучительно думала: надеть или нет?

    Меня подозвала Анна Петровна, наш парторг, и приколола розетку.

 — Так надо, — сказала она.

    Я потом все боялась снять ее и носила дольше всех, пока Анна Петровна не подошла ко мне и не сняла сама. Мы слушали гражданскую панихиду. Выступил Берия:

 … — Мы умеем делать дело.

    Да, он умеет.

    Маленков:

 — Пусть помнят враги, внешние и внутренние, что мы не ослабим бдительности.

    Я помнила… Мне кажется, что никогда не было так тяжело, как в год смерти Сталина, когда медленно, медленно начинало где-то что-то проясняться и шевелиться.