Гроза разразилась на другой день.
Когда я вошла к бабушке поутру поздороваться, она грозно посмотрела на меня и сказала:
-- Хорошо ты вела себя вчера в собранье, благодарю! Этому-то вас учат в пансионах? Как ты не постыдилась, как смела почти весь вечер танцевать с одним Е.! Менялась с ним взглядами, улыбками, приманила к карете.
Не чувствуя за собой ни одной вины из тех многих, в которых меня укоряли, я было раскрыла рот, чтобы сказать несколько слов в свое оправдание, как бабушка крикнула: "Молчать, кокетка!"
Слово кокетка так поразило меня, что я не вдруг образумилась. Оно показалось мне верхом позора и гибели.
Я онемела; бледная, как мне после сказывали, широко раскрыв глаза, я смотрела на бабушку и, стараясь припомнить свои вины, вспомнила, что Е. пожал мне руку у экипажа. В уме моем мелькнуло предположение, что она это заметила и за это обвиняет меня. Залившись слезами, я бросилась на колени и почти вне себя сказала:
-- Простите меня, я в этом не виновата.
Бабушка с сердцем рванула меня с пола за руку, осыпала оскорбительными названиями и, сказавши, что позориться со мной не намерена, поэтому в собранье мне больше не бывать, -- выгнала вон.
Я сочла милосердием божиим, что меня выгнали; за дверью образумилась немного.
Таков был результат моего первого выезда на уездный бал.
Свободное копирование
