В один из последующих дней, отвечая урок с места, я вскрикнул от неожиданной резкой боли в спине. На вопрос учителя, кто мне причинил боль, я молчал. Слезы от обиды и боли застилали мне глаза. Я чувствовал мокрую струйку на спине под рубашкой. Я видел валяющийся под скамейкой ножик Кривошея, но назвать его не мог: в этом была какая-то интуитивная этика школьника, которую каждый поступивший воспринимал и которой придерживался. Во всяком случае, мое молчание не было боязнью мести со стороны маленького бандита, так как я был настолько переполнен гадливостью к моему палачу, что это чувство делало в моих глазах дрянными и маленькими все его гадости, к тому же во мне подымалось желание мести, желание уничтожить этого бессмысленно-жестокого человека.
О ранении учитель не узнал.
В перемену Васин качал наседать на Кривошея.
— Ты что, дерьмо, разбойничать здесь начал? Салазок захотел?
Кривошей встал спиной к стене и принял позу к защите.
— Васин, — кричали мальчики, — у него ножик. Видишь, ощерился как, — смотри, не пхнул бы.
— Не подходи, зарежу, — злобно сказал Кривошей, показывая в правой руке огрызок своего ножа.
Васин остановился в раздумье. Потом плюнул сквозь стиснутые зубы в лицо противника.
— Ладно, — сказал он, — салазки все равно сделаю, вошь поганая…
На этот раз этим дело и кончилось.
Свободное копирование
