Где-то в конце апреля у сестренки стал болеть живот и появился понос. Ни она, ни тем более я не придали этому особого значения. Подумаешь, «расстройство желудка». Не один раз бывало и ведь проходило. Однако сестренка стала быстро слабеть. На базар теперь бегал я, а она только делала похлебку. Но как-то, вернувшись с базара, я застал ее в постели и сам поставил варить еду. Мне удалось купить осьмушку жмыха из семечек подсолнечника, и я был уверен, что у нас получится вкусный суп. Когда жмых уже сварился, превратившись в пушистый белый комок, сестренка попросила попробовать мою выдумку. Я дал ей немного так называемого «бульона», она глотнула, опустила ложку и как-то задумчиво уставилась в одну точку. Я ждал, что она вот-вот выскажет свое впечатление. Но она молчала. Подойдя к кровати, я увидел ее бессмысленный, устремленный куда-то вдаль взгляд, слегка тряхнул ее за плечи и спросил:
— Тебе плохо?
Она не отвечала. Испуг погнал меня к единственному человеку, который еще как-то мог нам помочь, к нашей бывшей соседке по двору — Надежде Григорьевне. Эта добрая женщина, муж которой был в Красной армии, жила с шестилетним сыном и сама едва сводила концы с концами. И, естественно, у нее своих забот было сверх меры. Но больше обратиться мне было не к кому. Упав ей на грудь, я разрыдался и вначале ничего не мог произнести. Наконец у меня вырвалось:
— Диночка умирает!
Когда мы прибежали, сестренка все так же лежала на спине, глаза ее были устремлены в пространство, а из груди вырывались частые пузырящиеся хрипы. Надежда Григорьевна кинулась за врачом, но к его приходу все было кончено.
— Дизентерия, — заключил он после осмотра тела.
Возможно, это была последняя стадия дистрофии. Ведь я не заразился, несмотря на отсутствие элементарных возможностей соблюдать правила гигиены. Впрочем, теперь это уже ничего не меняло. Сестренка не дожила двух дней до своего четырнадцатилетия.
Я остался один.
Свободное копирование
