В конце апреля Климова действительно произвели в прапорщики. Он уехал в штаб полка, но через несколько дней стало известно, что воевать ему больше не придется. Врачи обнаружили у него скоротечную чахотку и направили в один из крымских госпиталей. А немного спустя, в начале июля, я получил письмо из Ялты от сестры милосердия госпиталя. Она сообщала о смерти моего друга.
Уже после отъезда Климова произошли изменения и в моей фронтовой жизни. Меня назначили старшим ротных разведчиков.
Командир роты приказал нам в три дня изучить участок у реки Равка.
— Да так, чтобы знали каждый камень, каждый пенек, кустик и дерево, — строго предупредил он.
Река от позиции 1-го взвода уходила в сторону немцев, на половине ломалась влево, текла параллельно линии фронта, а потом снова шла к нашим окопам. В результате получался ограниченный ею неправильной формы четырехугольник „ничейной“ земли.
Тщательно наблюдая за противоположным берегом, мы установили, что немецкие окопы протянулись в двухстах метрах за рекой. На самом берегу обороны нет, но на ночь немцы выставляли здесь „секреты“.
Затем Петров дал новое задание — разрушить деревянный мост через реку.
Взрывчатки у нас нет. Пришлось запасаться пилами, топорами, ломами. Заготовили несколько мешков с песком — миноискателей тогда не было, и мешки нам нужны, чтобы, сбрасывая их на подозрительные участки, проверить, не минирован ли мост.
Перед выходом написали родным письма, передали друзьям, чтобы те отослали, „если что случится“.
Сквозь редкие облака слабо светила луна. Видимость небольшая, не дальше 15–20 шагов. Это даже нам на руку. Мы ползем не совсем к мосту, а несколько левее его. Впереди Козлов и Зыбин. Остальные цепью — в пяти шагах.
Козлов отличается хорошим слухом. Он подползает ко мне, шепчет:
— На берегу какой-то шум.
Зыбин, по его словам, в темноте видит как кошка. Сейчас он авторитетно заявляет:
— Напрасно паникуешь. Никого там нет.
Только двинулись дальше, прогремел выстрел, потом другой. Заработал пулемет. Пули проносились позади нас. Мелькнула догадка: „Хотят отрезать от своих“. А тут засвистели мины. Одна разорвалась впереди, вторая — позади. Третьей ждать нельзя.
— Назад, в окоп! — подал я команду и побежал к своему караулу. Позади продолжали рваться мины.
Огорченные неудачей, мы не спали всю ночь. Не миновать утром ругани ротного.
Только стало рассветать, позвал наблюдатель:
— Гляди-ка, ребята, какой туман над рекой!
Мы бросились к бойнице. Смотрим: и верно, над рекой встала сплошная белая стена. За ней ничего не видно. Такое прикрытие надежнее темноты. Вмиг созрело решение повторить попытку.
К берегу мы подошли спокойно. Кажется, „секреты“ немцы сняли. Под кручу сбросили мешки с песком. Взрыва нет. Одно отделение, как и предусматривалось планом, перешло на тот берег и заняло немецкий окоп. Два других принялись за мост.
Завизжали пилы, застучали топоры, затрещали под напором лома доски. Разведчики работали остервенело.
Немцы всполошились. К берегу бросилось человек двадцать. Наше отделение прикрытия встретило их залпом.
Огонь противника нас не пугал: мост проходил почти по воде и берег укрывал работавших от пуль. А мины и снаряды рвались в стороне. Опасность таилась в другом. Туман стал редеть. Если он совсем рассеется, то отходить нам придется по открытому месту.
Но вот все кончено: настил разбит, доски поколоты и сброшены в воду, бочки, заменявшие опоры, рассыпаны.
Тронулись обратно. Мы с Козловым взвалили на плечи доску — вещественное доказательство — и побежали к ближайшему нашему окопу.
Ротный приказал отнести доску батальонному командиру Асману.
Среднего роста, с маленькой острой бородкой и добрыми глазами на худощавом лице, капитан, как всегда, вежлив, внимателен. Выслушав мой доклад, он оживился, позвонил в штаб полка, а нам выдал по плитке шоколаду.
