Копеечка

В 1945–1946 годах городские власти занялись благоустройством. Заборы деревянные снесли полностью, облагородили придомовую территорию. Открылась зелень, газоны, и это все было очень симпатично. При Хрущёве потёк ручеек из стран «народных демократий». В значительной мере из Германии пошла контрибуция. Ширпотреб, который нам казался лучше, чем местное. Нейлоновые рубашки мы поставили выше льняных, болонью выше коверкота и шерсти. Всем вдруг страшно понравилось всё синтетическое и «не наше». Капрон предпочитали фильдеперсу. Мы-то носили натуральное, у меня до сих пор целы мамины чулки, купленные у Мюра и Мерилиза. Но то было «наше» и уже поэтому потеряло цену.

Росло потребление, росла денежная масса. Обнаружилось, что инженеры получают меньше, чем квалифицированные рабочие, и зарплаты стали приводить в соответствие. Мой отец до войны служил на Нижегородском заводе. Рабочие американской компании, ставившей этот завод, отоваривались в специально открытом для них магазине, где продавались недоступные сливочное масло и маргарин. Их жены предпочитали маргарин «гадости, которая руками выдоена от немытой коровы».

До середины 1950-х население в основном находилось в состоянии приспособления к мирным делам. Люди везде требовались, их не хватало. Деревенским разрешили ехать в город. Теперь, отслужив в армии, человек получал право выбирать место работы. Школа внушала, что город ― это цивилизация, а место, где он живет, ― отсталая культура. И это не было побочным эффектом среднего образования. К сожалению, это делалось специально. Всё это страшным образом сказалось на жизни села. Когда Столыпин приступил к реформе, одной из его первых задач было разрушить деревенскую общину. В школьной хрестоматии 1913 года был рассказ Гаршина о мальчишке-безотцовщине. Мать устраивает его на спичечную фабрику, где он впервые получает деньги. В крестьянстве, надо сказать, деньги многого стоят. Мой дед говорил отцу: «Береги, сынок, копеечку. Она дорого достается». Гаршин совершенно отчётливо симпатизирует мальчику-пролетарию, который, разжившись копеечкой, стал человеком. А он всего-навсего макает лучинки в серу. Вот и весь его труд. Очень он, конечно, от такого умнеет. Но об этом Гаршин не пишет. Он свято верит, что заплёванный мальчишка действительно выбрался в люди.

И у нас считалось, что внутри колхоза живёт отсталая деревенская община. Это её стремление к самоуправлению нарушало властную вертикаль, да что там ― сам план! Что это за гадание такое по весне ― на Евдокию-свистунью сеять капусту, или по директиве из области? Но и ломать это, подобно Столыпину, не спешили. Сделали социалистическую революцию и стали ждать, когда внутри крестьянского феодального способа производства сам собой, минуя капитализм, вырастет социалистический строй. А он не рос. А у нас ведь раз не растёт, значит, мало командуем. Команду включили. Команда ликвидировала крестьянство как класс ― и остался у нас мальчик со спичками и копеечкой. Первоначальное накопление капитала. Стал складываться новый способ производства ― капиталистический. Он сложился, вот, пожалуйста. Но такого шага назад я даже в истории не знаю. Случаи гибели цивилизации при господстве денег ― это знаю. Европа так развивалась, а до неё греки, персы, византийцы, римляне. И ведь что самое обидное? Цивилизации эти умирали на макушке. Не так, как я умру, старея, слабея, глупея, а на вершине. Товаров, денег больше, чем когда бы то ни было, культура процветает. И вдруг нет её, и народа не осталось. Народов-то этих нет ― вымерли! Вот это и называется гибелью цивилизации. Все канули ― и сейчас мы в такой ситуации. Но ничего не поделаешь. Кто думать не хочет, тот уйдёт.