Ещё до моего приезда заведующий фермой в Ассике организовал восстание Ассикских дворовых. К нему должны были примкнуть мужики из деревни Пайнурме, что за нашей сельской школой. Деревня была разбита на районы, и каждый район имел своего начальника милиции. Даже «сёстры милосердия» на случай боя – спрашивается, с кем – были назначены и имели соответствующий перевязочный материал. Я сообщил добытые сведения Михайлову. Он в два приёма устроил нападение на организаторов и в Вальгофе арестовал 2-3-х человек, среди коих был и Мунк. В Ассике тоже были в деревне арестованы несколько человек, среди них мерзавец Юрий, бывший наш кучер. Заведующего фермой и двух рабочих винокуренного завода я отослал в Мариен-Магдалинен, откуда они были посланы вместе с Мунком и его товарищами в Вейсенштейн.
Когда эти аресты были произведены, и весть о расстреле Сульца, Юрманов и мельника распространилась, на население напал ужас, и много семей убежало в лес, где провели в снегу несколько ночей. Из Ассикского села Пайпурме ко мне явилась депутация с просьбой помиловать Ассикских мужиков, арестованных накануне. Наказание их смертной казнью не отвечало их вине, так как фактически агрессивных поступков они не делали; избрание их начальниками милиции не указывало ещё на совершённые преступления. Я написал письмо к морскому начальнику в Вейсенштейне с ходатайством о том, чтобы он не расстреливал Ассикских мужиков, но и не присылал бы их обратно, а отправил бы их подальше. В конце письма я добавил, что, в отличие от Ассикских мужиков, я за Вальгофских не прошу.
Получив это письмо, Вейсенштейнский моряк-начальник расстрелял Вальгофских разбойников; но он принял и наших дворовых, посланных через Вальгоф и Мариен-Магдалинен, то есть прибывших по тому же маршруту, тоже за Вальгофских мужиков и расстрелял и их. Тогда я не сомневался, что они первыми пошли бы на убийства и явились бы главарями при мятеже; всё же они лишь намеревались это делать, но ещё не совершали уголовных преступлений, как Мунк и компания, а лишь занимались пропагандой. Теперь же я жалею, что просил за кого бы то ни было. Поступки мужиков в 1917 и 1918 годах доказали мне, где была моя настоящая ошибка. Морской офицер в Вейсенштейне высек Ассикских революционеров и, за неимением возможности отправить виновных в дальние места, прислал их обратно в Ассик. Хуже нельзя было поступить, так как вернувшиеся не были усмирены, а лишь вдвойне озлоблены. Всякое милосердие в такие минуты является ошибкой…
В сочельник, то есть на первый же день, как я прибыл в Ассик, я приказал запрячь себе маленькие сани, посадить с собой вооружённого револьвером и винтовкой матроса и поехал, сам правя, в Паюс к Николаю. Весь край был полон мятежников. Поездка вдвоём в области, куда солдат ещё не проник, была сопряжена с риском быть убитым из-за угла. Мы поэтому поехали не по большой дороге, а по зимнему пути вдоль реки.
Около пяти часов, уже в темноте, мы благополучно добрались до двора усадьбы Паюс со стороны Луйка. Вооружённые люди, остановив нас в 100 шагах, потребовали наш пропуск – у нас никакого пропуска, конечно, не было. Кем занят Паюс нам не могло быть известно. Революционеры могли его захватить и там засесть. Решительное мгновение наступило, когда мы назвали себя. Часовые, приложившие ружья, могли бы нас убить раньше, чем мы могли защититься. Я назвал себя; нас сейчас же впустили.
Николай с женой и детьми и несколькими храбрыми помещиками засел у себя, и <они> решили умереть в Паюсе, но не покидать имения. У него была допотопная пушка длиной в один метр. Он её зарядил, но стрелять из неё без того, чтобы самому не убиться, не мог бы, так как она была без лафета! Тем не менее весть о наличии в Паюсе артиллерии разнеслась по всей стране; в планах, захваченных нами потом у революционеров, мы нашли указания, что банды сперва должны были захватить все окрестности города и местечки и только тогда направиться на Паюс, так как там приходилось иметь дело «с пушками».
Мы провели вместе сочельник; я забыл, что со всех сторон пожары и убийства. Николай подарил мне металлический складной стакан, который я хранил многие годы в память этого вечера. Перед людьми, как Николай, надо преклоняться. Рыцарь по понятиям и на деле. Будучи совершенно глухой, он не мог слышать выстрела под самым ухом. Как же при таком пороке мог он надеяться защититься, когда главным средством защиты при подобном положении является слух!
Ночью я поскакал обратно, не желая оставить своих матросов без начальника; нападение на Ассик было весьма вероятно. Банды успели соединиться в крупные отряды в 500 и более человек и двигались по всем направлениям, сжигая имения и убивая собственников. Выше я упомянул о Герберте и его безобразном поведении в вечер лошадиной выставки в Юрьеве. Вот, однако, каким он себя показал героем в это ужасное время. Помещики образовали отряды самозащиты, в которые входили домашние учителя, гувернёры, лесничие и прочие верные, испытанные служащие. В состав такого отряда под начальством Мюлера-Эйкстфер поступил и Герберт. Банда более 100 человек напала на имение барона Таубе и разгромила его. Самозащита Мюлена, человек 10-15, не двинулась в это имение, а направилась по параллельной дороге в следующее имение, предполагая, что революционеры не будут их ждать, а пойдут дальше грабить следующую усадьбу. Розвальни самозащиты были запряжены английскими кровными лошадьми. Когда повстанцы увидали движение по параллельной дороге, они решили, что рядом двигается другая банда и захотели устроить скачку – благо у них были запряжены краденые у барона Таубе чудные лошади. Обе дороги сходились в одну точку около посёлка, окружённого каменным забором. Вопрос, кто успеет первым захватить забор и встретить из-за него противника в лоб, был вопросом жизни и смерти. Герберт, имея скаковую лошадь, с другим лихим молодым человеком, фамилию которого я забыл, - пустил лошадь полным ходом, доскакал первый, бросился за забор и первым выстрелом убил скакавшего во главе прочих, в красном парфорсном фраке барона Таубе, революционера. Упав, тот загородил остальным путь. Одни розвальни революционеров наскочили на другие. Получилась каша. В это время к забору подоспели остальные члены самозащиты и открыли огонь. Разбойники бросились из саней бежать в соседнюю деревню. Большинство из них было найдено и расстреляно.
Ещё больший по храбрости подвиг совершил граф Сиверс, нарвавшийся с другими помещиками на заседание революционеров. Сиверс стал под окном, а другой вошёл с ружьём в собрание. При этом он споткнулся, упал и выстрелил, падая. Обезумев от неожиданного выстрела, революционеры стали выпрыгивать из окна, где Сиверс одного за другим убивал из автоматического ружья. Этот случай удивителен: собравшиеся были в полном вооружении, <но> никто в панике не защитился.
В противоположность этому, граф Буксгевден, хранивший в замке Лоде с рвами, валами и подъёмными мостами исторические ценности, отобранные в 1812 году его предком у Наполеона, бросил свой замок. Его можно было с тремя людьми защитить против целого войска, если у противника не было артиллерии. В замок вошли два шестнадцатилетних подростка и сожгли его со всеми ценностями.
