Через день сыграли буйную свадьбу. К дому подали несколько тачанок. В гривы бешеных лошадей были вплетены разноцветные ленты. И хотя до Владимирского собора, где происходило венчание, от нашего дома было не больше двухсот метров, свадебный кортеж рванулся на тачанках к собору и несколько раз обскакал вокруг него под звон бубенцов, гиканье, свист и залихватское пение:
Я на бочке сижу,
А под бочкой – качка,
Мой муж большевик,
А я гайдамачка!
Эх, яблочко, куды котишься,
К Богуну попадешь – не воротишься!
Наш Богун – командир
Был отчаянный,
Весь из ран да из дыр
Перепаянный!
Когда пели припев: «Эх, яблочко, куды котишься», – ездовые с ходу останавливали лошадей, и лошади, горячась и тряся бубенцами, пятились и приплясывали в такт песне. Это было виртуозно, и огромная толпа любопытных, сбежавшихся к Владимирскому собору, приветствовала богунцев восторженными криками.
На третий день после свадьбы (всегда почему-то все неприятности случаются на третий день) богунцев подняли по тревоге среди ночи.
Собирались они неохотно, молча и на расспросы отвечали односложно:
– В Житомир гонят. На усмирение. Там попы взбунтовались.
Мотря рыдала. Худшие ее страхи оправдывались – старшина, конечно, бросит ее и никогда не вернется. Тогда старшина рассвирепел.
– Сгоняй всех квартирантов во двор! – закричал он бойцам и для подтверждения этого приказа выстрелил на лестнице в потолок. – Давай их во двор, паразитов! Душа с них вон!
Испуганных жильцов согнали во двор. Была поздняя зимняя ночь. Колкая изморозь сыпалась с мутного неба. Женщины плакали и прижимали к себе дрожащих заспанных детей.
– Да не лякайтесь, – говорили бойцы. – Ничего вам не будет. То наш командир психует из-за этой чертовой Мотри.
Старшина построил свой взвод против толпы испуганных жильцов и вышел вперед. Он вывел за руку голосящую Мотрю.
Среди обледенелого двора он остановился, выхватил из ножен гусарскую саблю, прочертил клинком на льду большой крест и закричал:
– Бойцы и свободные граждане свободной России! Будьте свидетелями, крест перед вами кладу на эту родную землю, что не кину мою кралю и до нее обязательно ворочусь. И заживем мы с ней своим домком в селе Мошны под знаменитым городом Каневом, в чем и расписываюсь и даю присягу.
Он обнял плачущую Мотрю, потом легонько оттолкнул ее и крикнул:
– По тачанкам! Трогай!
Бойцы бросились к тачанкам. Под свист и пение «Яблочка» тачанки вылетели со двора и, грохоча окованными колесами, помчались вниз по Бибиковскому бульвару к Житомирскому шоссе.
Все было кончено. Мотря вытерла слезы, сказала: «А чтоб он сказился, басурман проклятый!» – и вернулась в квартиру Белелюбского, где лаяли растревоженные мопсы. Жизнь снова пошла своим привычным путем.
Свободное копирование
