Карпов выходит из штаба дивизии. Мы смотрим на него.
— Пополнение уже ушло к нам, — говорит он. — Мы разминулись. Ждать не стали.
— Вот и хорошо, — говорит старшина, — забот меньше.
— Будем американский бронетранспортер получать, — говорит Карпов, — тоже штучка ничего себе. Берите, старшина, сапоги на складе, грузите полуторку и отправляйтесь. Мы в бронетранспортере.
Сапоги! Вот они когда. Настоящие сапоги. Вот теперь-то только и начнется по-настоящему. Сапоги... А то ведь, как обозник, в обмотках хожу. Даже стыдно. Автомат и обмотки. Ну уж теперь повоюем!
Карпов уходит по всяким отделам.
— В сапоги можно навертеть тряпок до черта, — говорит Сашка, — никакой мороз не прошибет.
— И не промокнут, — говорю я.
— Хорошо, — говорит Сашка, — тавотом подмазал и гуляй.
— .И ложку можно за голенище заткнуть, — говорю я.
— Обуваться-то — одно удовольствие, — говорит Сашка, — потянул, и готово.
— Надо за ушки тянуть, — говорю я.
— Конечно, за ушки, — говорит Сашка.
Он уходит знакомых поискать. Земляков. А я тоже похожу. Посмотрю, как тут люди живут.
Идет война. Идет она себе без передышки. Делает свои дела. Ни на кого не смотрит. Идет война. Ржавеет мой автомат. Ни разу я не выстрелил из него.
— Ты откуда взялся, господи?! — слышу я за спиной.
Это Нина! Она в гимнастерке. Пустой котелок в ее руке. Это же Нина...
— В гости приехал?
— Тебя искал, — говорю я, — с тех пор все ищу.
Она смеется. Она рада. Я вижу.
— Ах ты, мой дорогой... Вот дружок настоящий. Не забыл, значит?
Ей холодно стоять. Мороз ведь и ветер.
— Пойдем-ка поедим. Поговорим, что да как, да?
Она тянет меня за руку. Я иду за ней. Иду за ней. Мы сидим с ней в штабной столовой. В бараке. Никого нет.
— Все уже обедали, — говорит она, — это я опоздала. Сейчас выпросим у Феди порцию.
— Федя, — говорит она в окошечко повару, — дай, Федя, супу. Ко мне дружок с передовой приехал...
И Федя наливает полную миску супу для меня. А Нина отламывает кусок хлеба от своего.
— С миру по нитке?.. — спрашивает в окошечко черный усатый Федя.
— Здесь тепло, — говорю я.
— Ну как там у вас? — спрашивает она. — Коля как поживает?
— Нина, — говорю я, — а ведь я и в самом деле тебя искал. Думал-думал о тебе... Что же ты молчала?
— А мы сейчас поедим с тобой, а потом покурим, да?
— Что же ты молчала?
— Не пошла бы я обедать, наверное, и не встретились бы.
— Вот теперь я вижу, какие у тебя глаза. Зеленые. А то вспоминаю, а вспомнить не могу. Какие они? Какие? А тут понял наконец.
— Ты ешь, ешь. Остынет. Трудно там у вас?
— Знаешь, я даже представил однажды, как мы с тобой после войны встретились. На тебе — розовая жакетка, а шапки никакой...
— Совсем никакой?
— Мы идем по Арбату...
— Да ты ешь. Холодный, наверное, суп, да?
— Мне ведь скоро уезжать. Обратно. Хочешь, я тебе письмо напишу?
— А я тут девчонкам рассказывала. Там, говорю, у меня дружок есть. Черноглазенький. На всю войну — один. А они мне не верили. Смеялись. А ты ведь помнил меня, да?
— Почему же один? Других у тебя нету?
— А другим-то ведь другое нужно...
Черноусый Федя внимательно смотрит на меня. Чего он смотрит? Может быть, жалеет, что супу дал? Может быть, он тот самый «другой»?..
— Послушай, да я ведь это всерьез. Я ведь думал о тебе. Я никогда ни о ком так не думал, как о тебе.
— Ну вот и ты тоже. — Губы у нее кривятся. — Как хорошо-то было...
А на самом краешке миски, словно червячок, одиноко повисла лапша. Белая, печальная такая. А Нина подперла щеку кулачком и смотрит мимо меня. А в зеленых ее глазах я вижу окно барака. А за ним — зеленые сумерки настают.
— А здесь даже выстрелов не слышно, — говорит Нина, — только раз бомбили.
— Послушай, Нина, — говорю я, — ну, хочешь, я буду письма тебе писать? Просто так. Как мы там живем... А то ведь пропадешь ты. Где тебя искать-то потом?
Дурочка она какая! Неужели она не понимает? Что я, соблазнитель какой-нибудь, что ли?.. Война. Это ведь не Женя. Там все казалось, казалось. А это ведь настоящее. Неужели она не видит? Я теперь понимаю все. Вот дурочка...
— Что ж ты думаешь, я как другие? Хочешь, докажу? Хочешь, при тебе сейчас домой напишу про все. Сама отправишь...
Черноусый Федя все смотрит на меня. Делать ему нечего, что ли?
— Вот и опять у нас с тобой свидание... да?
— И когда война кончится, мы поедем вместе...
— Прямо посередке войны у нас с тобой свидание. Вот только мороженым не торгуют. Федя, — говорит она, — нет ли у тебя мороженого?
— Для вас, Ниночка, все есть, — говорит Федя, — только оно у нас горячее. В виде кипяточка.
— Я когда до войны гулять ходила, всегда мне кавалеры мороженое покупали. А один был такой — не купил. Я его быстренько разогнала... А у нас в городе парк был...
— Нина, скоро мне ехать.
— Жалко мне тебя, — говорит она, — тебе не воевать надо. Много ты навоюешь, а? Только не сердись, не сердись. Это я ведь не к тому, что не можешь. Просто зачем это тебе, да?
— А тебе?
— А мне уж и подавно. Вот Федя в ресторане работал. Ресторан «Поплавок». Да, Федя? Отбивные готовил. Салаты...
— Мне ведь уезжать, — говорю я, — ты скажи, напишешь мне? Мне ведь легче жить будет.
— Напишу, — говорит она, — напишу.
Мы идем к выходу. Позвякивает ложка в котелке.
— Послушай, Нина, а тот майор, он что...
— Тот?
— Да, тот...
— О, ты его заприметил.
Мы снова останавливаемся у самой двери. Она стоит рядом со мной. Совсем рядом.
Какая она все-таки маленькая, хрупкая, тоненькая. Какая она беззащитная. Я возьму ее за плечи, за круглые ее плечи... Я поглажу ее голову ладонью. Пусть она не объясняет. Я не хотел спрашивать, не хотел...
— Ты что, жалеешь меня, да?
— Нет, только и ты меня не жалей, Нина.
— А что ж ты дальше-то делать будешь?
— Буду ждать писем твоих.
— А если не дождешься? Всякое ведь бывает...
— Дождусь. Ты ведь обещала.
— Зачем тебе это, глупый?..
Глупый я, глупый. Что-то я не так сказал. Не о том говорил.
— Вот у тебя крошка хлебная на щеке, — говорю я.
Она смеется. Смахивает крошку.
— Пора идти нам с тобой. Хватятся тебя.
— Пусть хватятся, — говорю я. — Пусть хватятся. Семь бед — один ответ.
— Смелый ты у меня какой, — смеется она. И проводит ладонью по моей голове.
Мы выходим в тамбур. Я касаюсь ее плеча. Она отводит мою руку. Очень ласково отводит.
— Не надо, — говорит она, — так лучше.
И целует меня в лоб. И бежит в начавшуюся метель... У штаба дивизии стоит бронетранспортер. Сашка ходит вокруг. Разглядывает.
— Сейчас поедем, — говорит он.
