Ехали с неделю и приехали в местечко Вайноде-Бата, расположенное в Латвии на границе ее с Литвой.
Расположение редакции запомнилось подробнее. Именно редакции, потому что за то короткое время, что мне довелось там пробыть, я за пределами редакции почти не бывала. Это была какая-то не бедная в прошлом усадьба: белый дом в два этажа, даже с колоннами у входа. Стояла она в запущенном парке, рядом в двух сараюшках тарахтел электродвижок и расположилась наборная касса. На веревках в стороне сушилось чье-то выстиранное обмундирование. Нам с Леней очень обрадовались — редакция 5-й танковой армии «За отвагу» была как бы маленьким филиалом Литинститута: кроме Вити Урина, в ней работали наши студенты Миша Луконин и Петя Хорьков. Главным редактором был, кажется, сибирский поэт Леонид Решетников, а может быть, он был просто старшим ведущим литсотрудником. По крайней мере, однажды, в один из нечастых моих приездов в Москву, он узнал меня в Союзе писателей на Поварской, окликнул и напомнил, где мы встречались...
Пробыли мы с Леней в редакции совсем недолго — всего несколько дней. Ровно столько, Сколько хватило СМЕРШу навести обо мне справки. Боюсь, что произошло это с подачи моего однокурсника Пети, у которого в редакции почему-то было «историческое» прозвище «Науходоносор». Он знал и о Лешином, и о моем аресте. Может быть, он случайно просто обмолвился... Так или иначе, меня пригласили в СМЕРШ и сообщили, что по причине моей биографии, осложненной арестами папы и мамы, а также собственным арестом и пребыванием в штрафной роте, мне не положено работать в редакции фронтовой газеты армии, собиравшейся продолжить наступление на земле противника, в Германии. И предложили с ближайшим транспортом вернуться в Москву. Леня Чернецкий тоже засобирался в обратный путь со мною вместе. В качестве «компенсации» за несостоявшуюся работу в редакции нам подарили по паре новеньких трофейных кирзовых сапог с какими-то особо прочными рифлеными подошвами и железными подковками (свою пару я благополучно продала вскоре на ближайшем к институту Палашевском рынке, где наши студенты загоняли то часть хлебной карточки, то ордера на ширпотреб, время от времени выдаваемые профкомом именно с этой тайной целью, как мне сейчас кажется, — поддержать вечно недоедающих студиозов...)
Из Вайноде-Бата на попутных машинах добрались до шоссе, оттуда так же на попутках до Шауляя, потом поездом до Вильнюса. Из Вильнюса до Минска — в теплушке, а уже из Минска до Москвы — поездом, составленным из дачных вагонов. Я так подробно описываю обратный путь не потому, что запомнила его, — я эти подробности нашла в совершенно неожиданном для себя месте — в своем следственном деле. А по-настоящему запомнилась мне ночная промерзшая теплушка — в ту ночь неожиданно грянул мороз. Минус пятнадцать было точно — в моем «шинельном», подбитом ветром пальтишке (действительно, с помощью подружки собственноручно перешитом мной из моей солдатской шинелки) и в утлых осенних то ли туфлях, то ли ботиночках, было мне сильно неуютно... В Москве эта морозная ночь в теплушке аукнулась потом длительной простудой со всякими осложнениями.
Запомнился и дачный вагон, в котором пришлось провести чуть ли не трое суток сидя — все время хотелось прилечь, но было негде, даже ноги не всегда удавалось вытянуть в проходе...
Так неудачно закончилась и третья моя попытка прорваться на войну..,
Не знаю, какие силы вели »меня по жизни — охраняли, не давая совсем сгинуть, или мешали реализовать все лучшее, что побуждало меня к тем или иным поступкам или решениям.
Сейчас, когда я пишу эти строки уже в возрасте «пиковой дамы» (до которого и не чаяла дожить, шутка ли — три четверти века!), склоняюсь к мысли, что это моя «такая планида». И еще — за долгую жизнь поняла и поверила — все в Божьей воле, мы сами и наши жизни. Значит, и все, что со мной приключалось, было волей Божьей!.. И судить о ней я не считаю себя вправе...
Свободное копирование
