17 марта 1904 г.
Прибежал сегодня ко мне рано утром перепуганный слуга Лисаки {См.: Корсаков В. В. В проснувшемся Китае. Дневник-хроника русской жизни перед Русско-японской войной. М., 1911.} и звал скорее идти. Когда я вошел в спальню, то нашел Лисаки лежащим на кровати со свесившейся головой и залитым кровью лицом. Лисаки стрелялся, но подавал признаки жизни. Я обмыл ему лицо, очистил сгустки крови и определил, что Лисаки направлял выстрел себе в ухо, но рука дрожала, и пуля пошла по направлению от уха сверху вниз внутрь и застряла в верхней челюсти. Стрелял Лисаки из карманного револьвера Франкота, который тут же валялся на полу у кровати.
Какой ужасный вид представлял Лисаки... Полупьяный, с мутными бесцветными выпуклыми глазами, затрудненной, гнусавой речью, окровавленный. Когда он пришел в себя, то первое, что он сказал:
-- Господи, Боже мой, какую я глупость сделал!
-- Что за фантазия вам пришла стреляться? -- спросил я, радуясь, что Лисаки заговорил.
-- Вчера я вернулся домой часа в три, -- страшно гнусавил Лисаки. Начинало светать, и по небу разливались розовые волны света. Вот я и вспомнил, что надо посмотреть сперва, как появится на своей колеснице Феб златокудрый, а затем с первым ярким лучом надо устраниться от "отца лжи". С этим намерением я положил около себя на столике револьвер, закурил сигару да и заснул.
Было уже совсем светло, когда я проснулся. Стало мне страшно досадно, что я проспал колесницу златокудрого Феба. Яхотел непременно поспешить за ним и сделать так, как хотел сделать...
-- Кто? -- переспросил я, не расслышав произнесенного Лисаки слова.
-- Кто? Вы не помните! -- Дмитрий Карамазов, который всю ночь прокутил со своей красавицей Грушенькой, а затем с приходом златокудрого Феба хотел себя уничтожить... Так хотел сделать и я...
Лисаки поместили во французский международный госпиталь. К попытке на самоубийство русское общество отнеслось с обидным равнодушием... Весь интерес был только в событии, всколыхнувшем русскую жизнь. Интересовались только знать, как отнесется к этому событию П. М. Лессар, выражавший сильное недовольство за последнее время поведением Лисаки. По счастью, ранение Лисаки оказалось для жизни неопасным, так что приятель Лисаки, Лукин, остался даже недоволен.
-- Барин, и застрелиться-то не сумел, -- сказал он презрительно, когда узнал о безопасности ранения.
Первые дни пребывания в госпитале Лисаки сильно беспокоили галлюцинации. То казалось ему, что зеркало и картины, висевшие на стене, спускались со стены и гуляли по комнате, то видел он в углу комнаты своей голову Иоанна Крестителя, то видел, как в дверь входили в комнату слоны в серых пиджаках, садились на диване против кровати и любовались им...
Более, чем судьбой Лисаки, русская колония интересовалась торжеством освящения новопостроенного русского консульства в Тяньцзине. Н. В. Лаптев приурочил это торжество к первому дню Пасхи и пригласил к себе на розговенье своих знакомых из Пекина. П. М. Лессар высказал свое недовольство предполагаемым торжеством, находя, что не время праздновать новоселье при несчастных событиях Русско-японской войны. Многие из приглашенных вследствие такого отзыва П. М. Лессара не только не поехали на новоселье к Н. В. Лаптеву, но даже назвали и самое торжество открытия консульства в своем собственном здании торжеством открытия ресторана "Звездочка".
В эти же дни посетил Пекин проездом из Сеула в Шанхай наш посланник в Корее А. И. Павлов. Он имел озабоченно-таинственный вид, так как направлялся в Шанхай организовать военную контрабанду. Было интересно слышать мнение о японцах этого дипломата. "Японцы -- это дети-азиаты, способные, легко все перенимающие у взрослых, т. е. у европейцев, но сами что-нибудь создать самостоятельное, без указки учителя-европейца, не могущие". Ох, так ли это... Не быть бы японцам в учителях наших русских дипломатов...
