2 июня
Совет железных дорог выписал всех возможных иностранцев, кои роздали свои акции по приятелям -- так что у них образовалось 3 200 голосов, а в оппозиции всего 700. Наши и не подумали о такой штуке, даже Кошелев прислал мне 400 акций (т. е. 10 голосов) лишь 25 мая, т. е. не за 15 дней до полного собрания, как требует устав. Между тем совет распорядился так, в чем упрекал его Устрялов: во всей Европе принимались акции в конторах общества, но в России нигде, кроме Петербурга, даже в Москве, не было приема. "C'est une triste victoire, {Это печальная победа.}, сказал я кн. Дм. Оболенскому,-- вы словно удельные князья, в помощь на своих -- татарщину призвали. -- Я предвидел такую развязку и потому приехал в заседание лишь в 3 ? -- кутерьма, кутерьма, -- порядка никакого, -- все говорят вместе, встают, собираются в гурьбы; Колиньону не дали говорить, требуя, чтобы он говорил по-русски, основываясь на том, что возражения были сделаны совету, -- следственно не подчиненный совету, но член совета должен был и отвечать. Перейру спутали, хотя он говорил по-французски и не сказал ничего, кроме фраз. Председатель, бар. Мейендорф, говорит так, что разобрать нельзя, глухо и путается в фразах; не умел даже сказать, что заседание закрыто, а как-то так: "теперь, кажется, можно считать это... совещание, заседание -- окончилось".
Свободное копирование
