Стесселиада - 6

***

«Кошмарическая» корчма. Я не знаю, сколько сот лю­дей в нее втиснулось. Часа два провели мы в ней, засы­пая сидя, стоя, кто, как может. Состояние полубессозна­тельное. Но после ледяного холода на дороге — это бла­женство. Курят до сумасшествия. Дышать нечем. Тем скорее впадаешь в летаргию. По привычке окидываешь взглядом — все ли тут, не пропал ли кто-нибудь. И по­гружаешься в небытие.

Приказывают выйти. Никто не двигается. Вторично, и в третий раз приказывают, но ничего не помогает. На­конец, угрожают, что все уже прошли и ушли, обоз уже черт знает где. Начинают выползать. Надо идти.

Опять день, опять солнце, опять идем. Многие сла­беют. Жена упорно держится, но я вижу, что приходит конец ее силам. Я отвожу ее в сторону, помогаю ей пе­реобуть израненные ноги. Ужасно жалко смотреть, как она одевает эти мужские казенные башмаки, которые подарил ей какой-то из наших гимназистов. Переобувшись, она упрямится еще некоторое время и потом соглашается сделать то, что надо было сделать с самого начала. Я устраиваю ее на какую-то подводу.

Снова идем. Бесконечная степь, бесконечный обоз. Когда же мы, наконец, остановимся? Надо хоть где-ни­будь хоть что-нибудь съесть и отдохнуть несколько часов.

Ну вот, кажется, какое-то село — немецкая колония. Обоз втянулся. По-видимому, здесь будет отдых. Я иду селом, разыскиваю своих, от которых отстал. Большое село, массивные немецкие дома с треугольными фасадами. Тут, наверное, масса белого хлеба. И, наверное, можно, что-нибудь сварить. И, наверное, наши отыскали уже хоро­шее, теплое, просторное помещение. Квартирьером послан поручик Л., который немножко любит комфорт. Как знать — может быть, в какой-нибудь культурной немецкой семье отыщется и рояль. Тогда будет и valsetriste Сибелиуса.

Так-так-так-так-так-так-так-так,  вот тебе и вальс Сибелиуса!..

Кто-то «занимается» по нас пулеметом — вдоль улицы. Неужели большевики в конце села? Я не успел сообразить этого, как шрапнель разорвалась над домом, где по­местился штаб. В ту же минуту высыпали оттуда и стали кричать, сзывать всех, кто под рукой. Я бросился через какие-то ворота в поле. Со мной несколько человек, в том числе Алеша. С других сторон тоже бежали люди. Сей­час же на огородах образовалась беспорядочная цепь.

Это было нечто скифское. Все вопили, стреляли куда-то в про­странство. Никаких организованных звеньев не было. Вообще, ничего не было. Ни командиров ни подчиненных. Все командовали, т. е. все вопили и, в общем, стихийно двигались вперед. Кажется, нас обстреливали, даже, на­верное. Несколько пулеметов трещало. Но это не произ­водило никакого впечатления. Бежали, останавливались. Ложились, опять бежали. Наконец, отошли довольно да­леко от деревни. Кто-то и к нам притащил пулемет. В это время я увидел Лялю. Он был правее меня, видимо, в большом одушевлении. Османлиская папаха, худой, сгорбленный, волочащиеся ноги. Скоро мы оказались рядом. Я почувствовал, что он в каком-то особом состоянии. На, его лице, всегда немножко напоминавшем девочку, вы­ражение какого-то забавного фанфаронства. В это время неприятельский пулемет нас нащупывает. Все ложатся. Но Ляля набит традициями. Он торчит османлиской кривулькой во весь рост и думает, что это совершенно необходимо. Я приказываю ему лечь, что он исполняет с ви­дом «если вам угодно, то пожалуйста».

            С нашей стороны беспорядочная пальба не прекра­щается. Но она достигает апогея, когда появляется боль­шевистская кавалерия на  горизонте. Некоторые теряют головы. Престарелые полковники командуют:

— Прицел три тысячи!.. По наступающей кавалерии!..

И дают залпы на три тысячи шагов. По наступающей кавалерии, которая вовсе не наступает, по-моему, а дви­жется шагом. Я понимаю, что это бессмыслица, у нас мало патронов, но ничего не могу сделать в этом дьяволь­ском шуме, — голоса не хватает. Подзываю Алешу, при­казываю ему взять командование над ближайшими, пре­кратить пальбу и сохранить патроны на случай действи­тельной атаки кавалерии. Его металлический голос начи­нает звенеть в этом смысле. Кто-то протестует, возму­щается, кричит, что кавалерия нас обходит.

Обходящая кавалерия на самом деле оказывается на­шей кавалерией. Она выезжает справа, имея, по-видимому, желание атаковать неприятельскую. Но почему-то это не происходит. В это время за нашими спинами начинают работать наши орудия. Неприятельская кавалерия явственно отходит, вытягивается гуськом на дороге вдоль фронта. Удачная шрапнель заставляет их прибавить ходу. Они уходят вскачь.

Мы победили. В это время справа что-то происходит. Там начинают кричать ура, и потом это ура перекаты­вается по всем цепям, доходит до нас, мы тоже кричим ура и перебрасываем его следующим цепям влево. Затем приходит и объяснение. Начальник штаба объявил, что мы вошли в соприкосновение с войсками ген. Бредова. Хотя поиска генерала Бредова были в это время не ближе ста верст, но все этому поверили.

Итак, победа. Но, боже, как хочется есть. В это время появляется спаситель — поручик Л., нагруженный белым, вкусным, чудным хлебом.