Через 2 дня (это было 12 декабря 1937 года) в 1 час ночи разбудил меня стук в дверь. Вошли мужчина, женщина и с ними вооруженный из ГПУ. Заставили одеться и служащий подал мне бумагу, но я с испугу не мог читать, тогда он сам прочитал: согласно санкции прокурора 4-го района я обязан произвести обыск и арестовать вас. Приказал мне неподвижно сидеть на стуле, он и пришедшие с ним начали обыск. Всю одежду перерыли, в карманах все проверили, в выдвижном ящике кухонного стола всякий скарб высыпали на стол, весь мусор осмотрели, у дочки перечитали все ученические тетрадки. Велели одеться и следовать за ними.
Вышли на улицу, а на ней целая рота арестованных, и меня поставили к ним в ряд. Темно. Повели по незнакомым улицам и привели к 3-этажному зданию тюрьмы. Ворота ограды отворились, мы вошли, и началась перекличка, и группами уводили по лестнице и впускали в камеры тюрьмы. Впустили в наполненную до отказа камеру, в ней три яруса полатей из неструганных досок, и все полати забиты людьми. Мне нашлось место на самых высоких — третьих полатях.
От духоты и зловония спирает грудь, слезятся глаза. Волнение, отчаяние создают мучительное состояние. Но, видя таких же несчастных, как и сам, и успокаиваешься. Стало клонить на отдых. Постель готова —на голых досках свой плащ — постель и одеяло, шапка — подушка, а к ней в придачу с ног валенки или сапоги. Рядом со мной оказался соседом узбек, черный, усатый, а с другой стороны сосед по нарам рабочий прораб с Ваги-реки.
Большая моя ошибка, что я не захватил с собой кружки и ложки. С верхних нар спускаться очень трудно, почти невозможно, и нам обед подавали в тарелках, состоял он из тресковой ухи с ячменной крупой. Выдавали в день 400 гр. хлеба и два кусочка пиленого сахара. Пить хочется, но у меня нет ни кружки, ни ложки, пришлось просить милости соседей.
Начал чувствоваться голод и болезненное томление от неподвижного состояния, заболели все органы, а выпускали один раз в коридор, пропитанный хлорной известью. У всех без исключения прекратилось мочеиспускание, животы вздуло, как туше мячи, никакие усилия не помогали помочиться, и такое состояние не проходило более месяца. А о смрадной «параше» с ужасом и вспоминаешь.
Мои соседи по несчастью стали знакомы друг другу. Узбек отрекомендовал себя, что он уже второй раз в заключении и имеет опыт в арестантских делах. Он стал шутить надо мной. Он подушку мою (шапку) возьмет из-под головы, оденет мне на ноги и говорит: «Ты храни больше всего ноги, они спасут тебя от смерти, тебе придется и много ходить, а твоя голова не стоит шапки — привела тебя в тюрьму».
Свободное копирование
