26 ноября 1929
Сегодня вечером мы ходили собирать подписи за отнятие церкви под пионерский клуб. Я, А.Р. и Коуба отправились на глухую улицу Больноуховскую. Сегодня дело не клеилось, во всех домах мы встретили отказ, что, конечно, нас не радовало. Дорогой говорили о Лотнине. Из слов Коубы я заключила: Лотнин ко мне далеко не равнодушен. Черт бы их побрал с ихним неравнодушием, для меня они все одинаковы.
Зашли в дом и стали агитировать старуху лет 75. Она не агитировалась и заявила, что она против отнятия церкви. Мы ей сказали, что записывали не только неверующих, но и верующих. Старуха процвела и, конечно, подписалась. Собрали всего 6 подписей и отправились в школу, т.к. у нас был отрядный сбор. На отрядном сборе народу было немного. О.Я. и его товарищей не было, наверное, где-нибудь бегают.
Сразу же после сбора началась чистка. Было очень интересно. У тех комсомольцев, которых чистят, лица покрылись густой краской. Как ни странно и ни глупо, но я это подметила. Для примера запишу: Шулитинова — комсомолка 18 лет. Соц. положение — крестьянка. Ведет общественную работу, инициативна, но... пудрится. Последнее она объясняет рецептом врача, но я, по правде сказать, в этом очень сомневаюсь. Почему мне доктора не рекомендуют пудриться, хотя я часто у них бываю?
Пришел О., сидел от меня далеко и не обращал на меня никакого внимания. Вообще в нем произошла большая перемена и, по-моему, к лучшему.
Месяц тому назад он мне заявил вечером после редколлегии, что меня любит. Я, конечно, очень смутилась и ничего ему не ответила. После этого один раз после редколлегии я на него рассердилась за то, что он надо мной пошутил, и с ним не говорила. Помню, топился камин и я сидела около него на табуретке. Ребята переписывали материал в газету и вообще вертелись около стола. Он ко мне подошел и прочел строчку из Есенина “ей чужая юность ничего не значит”. Я, конечно, поинтересовалась, в чем дело. Он сказал, что это относится ко мне, и напомнил мне про вечер после редколлегии: “А я тебя люблю”. Вообще он был очень задумчив и грустен и пел какие-то грустные песни. Когда мы прощались (за руку), он мне незаметно передал записку. Я ее прочла дома и прочитала следующее: “Ты мне тогда не ответила, может, ответишь?” Я долго думала, на что надо ответить? И на другой день на редколлегии спросила. Он сказал, что на те три слова, которые сказал вначале. Да и вообще я очень замечала его отношение ко мне. За последнее время я это не чувствую. Это всего дня 4—5. Сегодня после чистки я написала стихотворение, посвященное О.
Там, где новый кирпичный дом,
Где плясал синеглазый ветер,
И построенный новый забор
Выставлял свои голые плечи,
Где луна фонарем была,
Улыбалась ехидно и злобно,
Ты тогда мне смущенно сказал
Три далеких и ласковых слова.
Для чего мне их всем говорить?
Все равно не поймутся всеми.
Только знают луна и огни,
Что с высот синевою светят.
В небе звездную пыль распыля,
Мне сказал ускользающий ветер:
“Ты ведь знала, что любит тебя
Этот темный задумчивый вечер”.
Помню, как попрощались мы,
Ты мне руку пожал до боли.
Это знает луна и огни
Да холодные плечи забора.
Может быть, это стихотворение глупое, но оно мне нравится.
Свободное копирование
