Сошлись мои родители совершенно случайно. Не сладкая любовь, а горькая нужда потянула их друг к другу. Им было совсем не до романов. Отец мой так назябся, бегая на службу в одном вицмундире, и так наголодался в дешевеньких кухмистерских, что, когда ему приблизилось к 30 годам и служебное положение его несколько упрочилось, ему страстно захотелось иметь хоть жалкий угол да свой горшок щей, сваренный на домашнем очаге...
Мать же моя, после замужества старшей сестры и смерти матери, оставалась старшей в доме, и все хозяйство лежало на ее руках. Отец ее получал гроши в виде пенсии и заработка кистью. Нелегко было сводить концы с концами, прокармливая ораву более десяти душ. К тому же семья была недружная: дня не проходило без ссор и дрязг. Впоследствии члены ее рассеялись по взаимной вражде и при встречах не кланялись друг другу. Были и такие, которые пропали бесследно, - спились, либо бежали в Америку.
Стукнуло матери моей 30 лет, и еще два года перекинулось на четвертый десяток. Она потеряла всякую надежду вырваться из семейного ада и готова была пойти за первого, кто посватался бы к ней. И вот, вместо купидонов с крылышками и с колчаном за спиною, явился ярославский скупщик и доказал, что русский мужик способен не только прокормить двух генералов на необитаемом острове, но и сыскать жениха для перезрелой девицы.
Это был холщевник Максим, главная профессия которого состояла в том, что он скупал у ярославских кустарей полотна ручного тканья и разносил их по домам. Но была у него и другая профессия: разнося полотна, переносил он из дома в дом сплетни, любовные письма, занимался и сватовством.
Максим этот играл большую роль в моей семейной хронике. В семье моей матери было много невест, и он пересватал всех моих теток. Я хорошо помню его: среднего роста плотно скроенный мужик, с рябым лицом и большой рыжей окладистой бородой лопатой, одетый в синий кафтан, застегнутый на все петли. Я любил его появление в доме. Как придет, бывало, так и засыплет всех, как горохом, своими медовыми речами, обильно уснащая их пословицами, поговорками, рифмами, прибаутками; божится, клянется, образа снимает и, в конце концов, всучит кусок лежалого, гнилого полотна и в придачу жениха, хотя всего лишь коллежского регистратора, но такого, что не сегодня-завтра будет произведен в генералы.
Сосватал Максим и моих родителей. Они могли всю жизнь прожить, не узнав о существовании друг друга, если бы Максим не явился к ним обоим, матери наговорил об отце, что он такой умница, что чуть не звезды с неба хватает, - у начальства на первом счету, со временем непременно сенатором сделается. А что касается поведения, то скромнее красной девушки: не мот, не игрок, в рот ни капельки - только и делает, что песни поет да на гитаре играет.
Отцу, в свою очередь, было внушено, что мать моя и хозяйка-то, и умница, и образованная, по-французски так и режет. А у папеньки у ейного деньжищ куры не клюют! Можно быть спокойным: голой не выдадут, все приданое сошьют как следует, и шубу енотовую, и белье голландское; дочка любимая, не обидят.
А далее все пошло своим порядком - сговор, обручение, переговоры и торги о приданом, причем два раза дело доходило до того, что жених готов был и на попятный, и снова Максим начинал бегать туда и сюда, пока дело наконец сладилось: 13 ноября 1836 года возложили на главы моих родителей венцы, и счастливый отец мой первую зиму в своей жизни щеголял в енотовой шубе (хотя и самой дешевенькой, купленной на Апраксином, - на так называемом "рыбьем" меху).
