Наконец, остается сказать о жившем у нас в течение долгого времени (с весны 1814 до лета 1863 года) московском мещанине Садовой большой слободы Василии Ив. Ожогине; это был тип своего рода; отец его Иван Роман, был московским купцом, торговавшим в серебряном ряду; он происходил из переславль-залесских купцов и значился в московском купечестве по 1-й ревизии 1782 года, в 1797 же году перечислен уже, по расстройству дел в мещане; по ревизской сказке 5-й ревизии 1795 года (11 августа) Василий Ив. показан 3 лет; он был высокого роста, худощавый, имел вид угрюмый; в молодости, видимо, брился, но, как я его знал, он выстригал лишь изредка бороду тупыми ножницами; лицо у него было большей частью вымарано краской, что в особенности происходило от того, что он постоянно выпачканными в краске руками утирался и нюхал табак; он был человек вполне честный, но вследствие своей слабости не мог выйти на какое либо выделяющееся положение и в течение всего долговременного нахождения его у нас оставался в среде исполнявших всякие другие работы, из коих ему поручались, впрочем, некоторые требовавшие особого доверия; на него возлагалось обыкновенно сношение с канцеляриями местного полицейского квартала и части (в том числе и поздравление с праздниками), а также хождение в существовавшую контору адресов; теплой одежды (меховой) он не носил никогда, несмотря на проявлявшиеся со стороны моего отца, в особенности в более позднее время его жизни, заботы о приобретении для него таковой; его постоянной одеждой была чуйка; головной наряд его составлял громадный картуз со свертком в нем оберточной бумаги, под который укладывалось все носимое в канцелярию квартала и контору адресов; в молодости он любил посещать театр (известный в то время актер Ожогин был с ним из одного рода); характера он был серьезного с некоторым юмором; но при веселом настроении (в кураже) он густым басом произносил многолетия (что составляло обычное явление), а также иногда пел арию из "Русалки"; я слышал от него, что во время нашествия французов он оставался в Москве и, когда было разрешено разбирать из казначейства медную монету, он забрал также один мешок, но, несши его на плече по Красной площади, был остановлен неприятельским солдатом, который заговорил с ним на неведомом ему языке и, не получивши ответа, ударил его по лицу и отнял ношу; в начале 1860-х годов он стал слепнуть, потерявши в 1863 году почти совершенно зрение, вследствие чего и был тогда помещен в состоящую при Московском мещанском училище богадельню, где 16 августа 1870 г. (в 1-м часу ночи) и умер. От отца, свидетеля происшествий 1812 года, приходилось в течение длинного ряда лет слышать многое об ужасах того времени. Он был близок к среде, интересовавшейся современным ходом дел; посещал греческую кофейную (находившуюся, сколько я помню из его рассказов, на Никольской ул.), где получались разные газеты, русские и иностранные, и куда собиралась молодежь для чтения их. К несчастному М.Н. Верещагину (жившему в доме отца, против Симеона Столпника, на Николоямской ул., принадлежащем ныне поч. гр. Тюляеву) был он в самых близких отношениях; от Верещагина он имел и переведенное им воззвание Наполеона к князьям Рейнского союза, которое сжег тотчас же, как только услыхал об аресте Верещагина. Воззвание это я знал с малолетства, так как отец читал его на память, прежде нежели оно было где-либо напечатано. Никто из той среды, к которой принадлежал Верещагин, не мог, по словам отца, быть не только обвиняем, но даже и заподозреваем в какой-либо неблагонамеренности все были проникнуты преданностью к отечеству и враждой к Наполеону; отец был поклонником императора Александра I и с крайним негодованием отзывался как о Наполеоне, так и Ростопчине. Верещагин решился не выдавать почтдиректора Ключарева, от детей которого был получен номер газеты, содержавший это воззвание Наполеона, и исполнил это, приняв на себя заведомо ложную роль сочинителя его. Отступление русских войск возбуждало уныние в среде москвичей и порождало общее крайнее негодование против Барклая-де-Толли; но при назначении главнокомандующим Кутузова дух поднялся и явилась уверенность в русские силы; уверенность эта не упала даже и после Бородинского сражения, так как все, убеждаемые издававшимися Ростопчиным афишами, в которых возвещалось, что Москва де будет отдана без боя, ждали нового сражения на Поклонной горе. Когда даже стали ежедневно провозить через Москву раненных под Бородиным, а затем стали спешно проходить, направляясь чрез Яузский мост частью по Николоямской улице на Владимирскую дорогу, а частью через Таганку на Коломенскую, самые войска, подававшие всем совет уходить из Москвы и сообщавшие, что неприятель идет по пятам, тем не менее распространялся слух, что Кутузов ведет войска в обход неприятеля, каковому распространению способствовало в значительной степени то, что ростопчинские афиши продолжали поддерживать проводившиеся в них дотоле мысли, а им придавалось значение. В таком колебательном состоянии все находились до 1 сентября; когда же сделалось известно, что снят полицейский караул, то все уже упали духом. При таком положении Дела 2 сентября толпа явилась к дому, где жил Ростопчин (на Лубянке), и стала заявлять требование, чтобы он вел ее на Поклонную гору, как он обещал в издававшихся им афишах, и тогда-то он, вышедши к ней, велел, в видах личного спасения, вывести Верещагина и сказал: "Вот изменник, от которого Москва страдает, возьмите его, я сейчас приеду в генерал-губернаторский дом". По нанесении Верещагину нескольких ударов саблями толпа потащила его волоком на Тверскую; знакомый моему отцу квартальный поручик (так назывались помощники квартальных надзирателей), бывший в это время на дежурстве при генерал-губернаторском доме, говорил отцу, что, когда Верещагин был притащен на Тверскую, то было заметно, что он еще был жив. Отец не мог без слез рассказывать об этом.
Воззвания Ростопчина, постоянно повторявшиеся, имели то последствие, что большинство жителей Москвы, не веря в возможность вступления неприятеля, лишилось средств вывезти свое имущество. Что значат полицейские будочники (нынешние городовые), - говорил отец, - между тем какое влияние произвело снятие этого караула; едва успело это последовать, как явилось полное своеволие; не неприятели, а свои русские стали являться с различными требованиями - денег, вина и проч., и не стало возможным в том отказывать. Спешно пришлось принимать меры к удалению; все, что можно было захватить, было семейством отца уложено в тележку, металлическая посуда была брошена в имеющийся на дворе пруд, в который бросали разные металлические вещи даже и посторонние лица; некоторое имущество было зарыто на дворе и заложено дровами; его не нашлось, однако впоследствии, вероятно, оно было вырыто своими (сведений о брошенном в пруд не осталось, хотя на моей памяти приходилось попадать багром в пруде на что-то металлическое).
