Наступил Новый год. Заново, роскошно, по тому времени, отделанные залы дворянского дома должны были впервые открыться для избранной публики: сегодня был назначен литературно-музыкальный вечер с танцами. Отец волновался уже с утра, так как предполагался "генеральный" обход всего дома предводителем с депутатами, а вместе и библиотеки. Отец, уходя, сказал, чтобы я и дядя Сергей приходили к двенадцати часам в библиотеку на помощь ему. Это меня тоже немало волновало, тем более что отец обещал взять меня на литературный вечер. До сих пор я никогда не присутствовал на светских торжественных собраниях, кроме довольно вялых и официально гимназических актов и единственного случая, когда нас, гимназистов, водили в дворянскую залу на угощение конфетами по случаю приезда какого-то высокого гостя.
Мы с дядей уже давно были на своем посту в библиотеке, когда, наконец, обойдя залы дворянского дома, предводитель с некоторыми депутатами и канцелярской свитой появился в библиотеке. Мне уже давно хотелось побольше узнать этого "таинственного" для меня предводителя, имя которого чуть не ежедневно упоминалось в нашем доме, а в наших интеллигентных компаниях его иначе не называли, как "старый" или "скрытый масон".
Вначале это прозвище меня мало интересовало, но когда по приезде нашем дядя Александр как-то, обращаясь к отцу, спросил: "Ну, а как же ваш скрытый масон поживает?" - я тут же пристал к нему за разъяснением. Хотя из кратких полунамеков дяди я мог понять только, что наш предводитель когда-то, в очень давнее время принадлежал к какому-то "тайному недозволенному сообществу, распространявшему запрещенные сочинения", однако это меня сильно теперь заинтересовало. Так вот он каков, этот "наш" предводитель! Он, значит, тоже косвенно прикосновенен к той легенде, тайны которой еще недавно только чуть раскрылись передо мной. Понятно, с каким нетерпением я ожидал его "увидать поближе", так как до сих пор я видел его только издали, когда он приезжал иногда в гимназию в качестве попечителя или присутствовал на гимназических актах.
Это был уже очень почтенный старичок, среднего роста, сутуловатый, высохший, как стручок, на необыкновенно подвижных тоненьких ножках, с головой, покрытой жидкими седыми волосами, которые он, повидимому, старался причесывать "по-суворовски"; черты его бритого сухого лица, с таким же длинным сухим носом, были тоже чрезвычайно подвижны, а маленькие серые добродушно-острые глазки бегали с предмета на предмет, как мышата. Облаченный, как в ризу, в расшитый золотом дворянский мундир, с треуголкой .подмышкой, он казался мне сначала комичным.
- Не правда ли, как это все хорошо? Что? А? Как это умно!.. А? Что? Неправда ли? А? Что? - быстро говорил он, перебегая глазами с одного спутника на Другого и переходя от шкапа к шкапу, когда отец давал ему объяснения.
- Благодарю, благодарю тебя, Николай Петрович, - говорил он отцу. - Ты мне удружил этим, как никогда... Да... А? Что?.. Я очень рад, что мог тебе помочь в этом... Давно, давно пора было!.. Не правда ли? А? А ведь вот, кроме него, никто этого не придумал... А? Что? - продолжал он сыпать своей любимой поговоркой.
- А это кто? - вдруг спросил он, нечаянно заметив меня спрятавшимся за бюст Гомера.
- Гомер, ваше-ство, - подсказал кто-то.
- Нет, нет... Вот кто это спрятался тут...
- Это, ваше-ство, мой старший сын, - сказал отец, извлекая меня, красного как кумач, за рукав из-за Гомера. - Мой помощник, - прибавил отец.
- Это твой помощник?.. А? Что?.. Ты понимаешь, мальчик, что это значит?! Помощник?.. А? Что?.. Понимаешь? - вдруг спросил он меня. - Ведь это твое счастье, мальчик, редкое счастье... Понимаешь?.. Ведь до твоего отца ничего здесь этого не было... Люби отца, люби и помогай ему всю жизнь... А? Что?.. - спрашивал он меня, ласково играя глазами и обращая ко мне ухо. Но я только в ответ краснел и пыхтел.
- Хорошо, очень хорошо!.. Благодарю тебя, Николай Петрович, еще раз... Ты очень удружил мне. Я рад, очень рад, что это устроилось при мне, - говорил он при уходе. - Это честь мне и вам, господа... А? Что? Не правда ли? - обратился он к депутатам.
Но я уже не слыхал, что ему отвечала его свита за дверями. Я схватил фуражку и побежал домой, чтобы поделиться новыми впечатлениями. Признаться сказать, мне "наш" маленький предводитель, этот "скрытый масон", очень тогда понравился, и я радовался при мысли, что именно он будет покровителем моего нового "храма". Но - увы! - я и не предполагал, что дни его предводительствования уже сочтены. Мне с ним, спустя несколько лет, пришлось снова видеться и даже беседовать, но уже совсем при иных условиях.
Как ни заинтересовала меня личность старого масона, уложенная, как в футляр, в дворянскую ризу, но мысль, что сегодня вечером я, мальчик уличного спорта, впервые буду присутствовать на "торжественном" собрании в честь литературы и искусства (так в моем воображении рисовался мне предстоящий литературно-музыкальный вечер), поглощала все мое существо. Я читал и без конца перечитывал афишу с таинственными для меня именами артистов. Еще раньше долетали до меня слухи, что "передовые" дворяне решили нынче устроить концерт с небывалой помпой, чтобы "подготовить настроение", что кто-то из них должен был "привезти" из Москвы крупные артистические силы. И вот я был "там", в роскошном зале, сияющем от тысячи "калетовских" свечей в люстрах и канделябрах, переполненном разодетой дворянской публикой... Я слышал "знаменитого" комика Живокини, читавшего из Беранже и из "Горя от ума", слушал чарующие звуки скрипача-виртуоза, переливчатые трели "самодельных" певиц и певцов-любителей и "видел", как читал что-то "смешное" из Щедрина известный мне "передовой" дворянин, добродушный толстяк-юморист, часто бывавший у нас. О Щедрине я тогда не имел еще никакого понятия, кроме легенды об его ревизорстве, да слышал, как говорили, что чтение "из него" публично считалось тогда очень рискованным "либеральным" выступлением... Впечатление на меня было в полном смысле ошеломляющее... Это было для меня настоящей феерией... Моей юной души впервые коснулось обольщение блеском "высшей" культуры, и, Бог весть, сколько в этот вечер всколыхнулось в моей душе темных, еще несознательных стремлений, инстинктов, порывов... В сущности весь этот литературно-музыкальный вечер был, конечно, не больше как житейская мелочь, на которую мы привыкли смотреть с обыденной точки зрения, как на явления эфемерные и преходящие. Но сколько раз пришлось мне убеждаться, какое огромное значение могут иметь эти мелочи на дальнейшую судьбу иного юного существа. Нередко это влияние бывает более роковым и решающим в его жизни, чем иные крупные и трагические события, которые могут сильно поразить его временно, но не затронуть глубоко его внутреннего духовного существа.
Свободное копирование
