С.Н. Глинка. Записки - 5

 Как бы то ни было, но хозяйство кипело в доме моего дяди. Не бросал он денег на поддельное шампанское. Всем известно, что тогда в Гамбурге была вывеска: "Здесь делается лучшее шампанское". От потчивал домашним искрометным напитком, составленным из садовых плодов. У него было все свое, и это все в чистом виде оставил он по себе. Не нужно было хлопотать ни о каких посторонних справках, души крестьянские спокойно жили в приютах своих, и тридцать тысяч рублей, накопленные умным хозяйством, перешли в наличности к наследникам.

Крестною моею матерью была супруга С.Ю. Храповицкого, также родственника моего по матери. Степан Юрьевич Храповицкий был по Смоленской губернии одним из ревностнейших последователей и содействователей Новикова.

Богатый не только числом душ, но и собственною душою, он был и дворянином, и в полном смысле человеком благородным. Бурную юность, проведенную в разгуле военном, заменил он мирною сельскою жизнью. Храповицкий воспитывался в сухопутном кадетском корпусе и вышел оттуда с просвещенным умом и с сердцем, готовым всех любить, всем верить, не ознакомясь еще с тем светом, где и лучший ум, не опираясь на опыт, спотыкается и делает промахи в жизни.

По выходе из корпуса он поступил поручиком под знамена князя Долгорукого-Крымского и скоро отличился храбростью своей. Война и разгул юношеский идут рука об руку. В кругу юных товарищей своих он с таким же жаром предавался карточной игре, с каким действовал в сражениях. Он играл начистоту и спустил почти все свое имение, выкупленное двумя его сестрами и возвращенное ему сполна. В то время познакомился он с Михаилом Илларионовичем Кутузовым, который был уже известен военной деятельностью и необычайной раною, полученной им тогда, когда стоял в виду неприятеля на косогоре, с которого был сбит, и при падении его засыпало землею, откуда с трудом его отрыли.

Но родственник мой во всю жизнь был против него предубежден, и вот от чего: Кутузов в картах был тонким тактиком, но Храповицкий почитал эту расчетливость хитростью. Счастье, которое довело Кутузова до 1812 года, было тогда с ним в размолвке и вело его тернистым путем нужды. Случалось, что он у сослуживца своего Филипповского, издавшего впоследствии "Пантеон российских государей", занимал по пяти и по десяти рублей.

"За мною, брат, - говорил он, - не пропадет твое". Так и сбылось. Во время нашествия дом Филипповского, бывший у Варварских ворот, сгорел; княгиня Смоленская, узнав о том, назначила ему в память усердия его к ее супругу по 300 руб. пенсии.

Из военной службы Храповицкий вышел в отставку полковником, бросил игру и в своем селе Кощуне сделался в полном смысле отцом-помещиком своих поселян. Узнав на опыте роковую превратность игры, он не доверял и никаким предприимчивым оборотам, выходящим из круга земледельческого; зато поля, луга и пажити его заменяли руды золотые.

Изведав в молодости своей, как тяжело жить среди непрестанных нужд, он упросил бедных соседей поручить ему воспитание детей своих, для которых и завел домашнее училище.

- Вы, - говорил Храповицкий бедным дворянам, - доставите мне этим удовольствие быть полезным и вам, и обществу; и притом вам не нужно будет издерживаться на поездки из ваших поместий в столицу для ваших детей, чем и облегчите жребий ваших крестьян.

В училище свое он выписал русского наставника, знавшего французский и немецкий языки; учитель рисования ездил к нему из Смоленска по два раза в неделю, а сам он преподавал воспитанникам арифметику и начальные основания геометрии и называл это занятие лучшим временем своего дня. По образу кадет он одел их всех в одинаковое платье на свой счет.

Супруга его, урожденная княжна Соколинская, как будто родилась для него. У них была одна душа, одна мысль, одно стремление к добру. Нынче, означая степени просвещения, говорят, что такой-то или такая-то отличаются европейским образованием, а я скажу просто, что супруга Степана Юрьевича основательно знала русский язык, читала лучших французских и немецких писателей, понимала и заведовала весь хозяйственный обиход и оказывала нежную материнскую заботливость юным питомцам. Отцы их каждое воскресенье приезжали в церковь своего благодетеля, молились вместе со своими детьми и радушно были угощаемы хлебом-солью хозяйскою. У Храповицкого было село и в Духовщинском уезде, были у него в училище и дети тамошних бедных соседей, которые, удосужась от сельских работ, приезжали на его же лошадях в Смоленск и в Кощуно, находящееся верстах в 25-ти от города.

Лелея воспитанников, хозяева не оставляли и отцов, и матерей их в болезнях и во всех их нуждах; и это ничего им не значило. В селе Кощуно не было псовой охоты, а страшно сказать, что тогда за одну хорошую охотничью собаку платили по 500 и по 1000 целковых, а еще страшнее то, что и христианские души иногда обменивали на бессловесных. Не было в этом селе ни великолепных вечерних балов, после которых иные зевают, и которые в один вечер уносят то, что в умеренном хозяйстве стало бы на год.

По выходе моем из кадетского корпуса я гостил там по неделе и по две, но никогда не встречал за столом заграничных вин, и это было не от скупости. Зато сколько было домашних наливок! И кощунское пиво не уступало тогда английскому. В числе наставников Степана Юрьевича был, кажется, Амкитетен, который впоследствии занимал при одном германском дворце значительное место дипломата.

Он говорил: "Наливок и пива кощунского не променяю на все иностранные вина, привозимые в Смоленск; здешние наливки - нектар. Эпернейское шампанское доставляют только к французскому двору: где же взять этого шампанского в наших столицах и городах?" Не заботились в Кощуне ни о нарядах, ни о каретах к празднику: там работали свои коляски и дрожки прочные и красивые. А потому, за вычитанием этих прихотей и затей, запасные деньги умножались и как будто сами собой шли к доброй цели. Вот почему и хозяева сельскими своими избытками могли делиться со своими неимущими соседями и снаряжать их на службу военную или гражданскую, смотря по способностям их, и по разлуке с ними подкреплять их своею помощью.