Через несколько недель после нашей дружбы, Шарлота хотела знать мнение мое о Наполеоне, и я сказал откровенно, что думал, а именно, что почитаю его величайшим гением нашего века, как полководца и как правителя, сокрушившего гидру революции, которую я всегда ненавидел и ненавижу, восстановившего веру, порядок и безопасность, но желал бы, для блага и славы самого Наполеона, чтоб он укротил свое честолюбие и, довольствуясь Францией и сиротою Италией, оставил в покое другие народы... После этого объяснения, дней за десять до обеда графа Потоцкого, Шарлота стала расхваливать передо мною нашу конницу и спросила у меня, сколько у нас всей кавалерии. Я не мог ей отвечать на память. "А я и забыла тебе сказать", примолвила она, "что у меня есть в Париже двоюродный брат, который занимается составлением общей европейской статистики, и просил меня сообщить ему некоторые статистические известия о России... Труд этот, если будет хорош, доставит ему счастье... Возьмись, любезный друг, собрать сведения. Вот, например, о вашей коннице тебе весьма легко будет собрать известия в канцелярии вашего шефа... Возьми эту бумажку и отвечай мне на вопросы..." Я легкомысленно обещал и взял четвертушку бумаги, на которой было десятка с два вопросов, и не читая положил в карман... Молодо-зелено! - Но как всякие справки в этом роде были для меня трудная задача, то я и не торопился, ожидая удобного случая, т.е. встречи с людьми, которые могли бы отвечать основательно на эти статистические вопросы. Однако ж я прочел их, бегло, дома, но мне и на ум не пришло какое-либо дурное намерение со стороны Шарлоты!
Слышанное от графа Потоцкого возбудило во мне сомнения... Я стал внимательно перечитывать вопросы - и при этом случае вспомнил предостережение доброго Талуэ, насчет Калипсы, Цирцеи и сирен! Это означало явно - погибель от безрассудной любви! - И точно, вопросы, при внимательном рассмотрении, показались мне весьма странными, даже подозрительными, и вовсе чуждыми статистике. Например, в вопросе о кавалерии - надлежало объяснить комплект полка и означить, сколько рекрут поступило в полк, после войны. - Спрашивалось также: какой комплект артиллерии при стотысячной армии?.. Всего теперь не вспомню. Но что более всего меня поразило - это вопрос: каким образом получаются и распространяются в России английские журналы и брошюры, и где именно центр английских приверженцев?.. Почему этот вопрос касался статистики?.. Дело показалось мне ясным - но я все еще не хотел верить дурному намерению, и полагал, что сама Шарлота могла быть обманута. Прежде всего я решился посоветоваться с зятем моим, А.М.И., человеком необыкновенно умным, проницательным и холодным - и на другой день отправился в Петербург.
"Что бы вы подумали, если бы эти вопросы предложены были вам французом?" спросил я у зятя, подав ему бумагу. Он прочел и сказал решительно: "Вопросы эти предложены политическим шпионом недогадливому человеку, который может за это заплатить честью и всею своею карьерою..." - "Недогадливый - это я: однако ж я ничем платить не намерен, потому что отвечать не стану". - "Но ты должен объявить..." примолвил он. - "Вот тогда-то именно я лишился бы чести", возразил я: "потому что вопросы предложены мне женщиной, которую я обожал до сей минуты..." - "Делай, как хочешь, но я предостерегаю тебя, что это дело весьма опасное", примолвил он: "надобно быть безумным, чтоб не видеть в этих вопросах политической цели..." Я простился с зятем, и поехал к Шарлоте.
Происшествие это до того меня растревожило, что она, по лицу моему, угадала, что со мною случилось что-нибудь весьма неприятное. - "Что с тобою?" спросила она, с беспокойством. - "Садись и переговорим!" сказал я холодно. Мы сели друг против друга; она на софе, а я на стуле, возле столика. - "Мог ли я думать, что наша дружба должна кончиться - моею погибелью?.." - "Не понимаю!" возразила она. - "Что означают твои, так называемые статистические вопросы?.. Шарлота... я все знаю... все открылось!.." Она побледнела, как полотно, и судорожные движения появились в лице ее. Неподвижными глазами смотрела она на меня. - "Ты погубил меня!.", сказала она тихим, прерывающимся голосом - зарыдала и упала на софу, повторяя: "о я несчастная, о я безрассудная!.." Прибежала тетка ее, и мы вместе стали помогать Шарлоте. - "Я не погубил и не погублю тебя... но, ради Бога, успокойся - и выслушай меня!" Через полчаса она успокоилась - но так изменилась в лице, как будто после шестимесячной тяжкой болезни. Видно, что она была неопытна в своем ремесле, и что занялась им вопреки своим чувствам. - "Без объяснений!" сказал я: "уезжай отсюда - и дело этим кончится. Но если ты останешься здесь еще неделю - я ни за что не ручаюсь... Помни, что к России прилегает... Сибирь!" Она снова расплакалась, и даже хотела смягчить меня различными софизмами, особенно надеждами поляков, благодарностью Наполеона и т.п.
"Если б я не почитал Наполеона честным человеком - то при всей его славе и гениальности, я презирал бы его, так как и он, без всякого сомнения, презирает каждого изменника и шпиона... Под русскими знаменами нет чужеземцев - и каждый, кто надел русский мундир - тот уже русский, и должен быть верен своему государю и России. Насильно здесь не удерживают - но жить, служить в России и употреблять во вред ей чью бы ни было доверенность - это верх подлости!.. И я прошу тебя, в последний раз, замолчать и повиноваться безусловно моему предложению, потому что каждое твое слово есть для меня оскорбление!.. Или обратно во Францию, или в Сибирь... выбирай!.." - "Еду во Францию", сказала она тихо, и, бросив на меня самый нежный, т.е. самый убийственный взгляд, примолвила: "но неужели мы расстанемся врагами?" - "Дружбы между нами уже быть не может, после того, как ты захотела употребить ее на мою погибель и бесчестье - а вражду приношу я в жертву прежнему... Прощай - и собирайся в дорогу!.." Она хотела остановить меня, но я вырвался и стремглав побежал с лестницы... Должен ли я сознаться в слабости! Я сам заплакал, и сев в сани, велел везти себя, без всякой цели, на Петербургскую сторону, а потом переехал на Крестовский остров и остался там до вечера, расхаживая один по пустой дороге. - Мне было жаль расстаться с Шарлотой... досадно, что это случилось... но делать было нечего! Ночью я возвратился в Петергоф - и с горя принялся за службу. Мой ротмистр удивлялся, что я не выходил из конюшни и из манежа, первый являлся на развод, не пропускал даже унтер-офицерского ученья, ни одной проездки...
Через десять дней после этого происшествия, я получил позволение съездить на сутки в Петербург. Шарлоты уже не было на ее квартире. Я справился в канцелярии военного генерал-губернатора, и узнал, что ей была выдана, по записке французского посла, подорожная, чрез Москву, до Брод... Она уехала в Вену, сказали мне в магазине г-жи Ксавье, ее приятельницы, где она забирала модные товары. Я сжег все записки - и тем это дело кончилось. - Пусть это происшествие послужит уроком не только молодым людям, но и старикам - любителям коротких связей с иноземками. Иногда безвинно можно навлечь на себя большое несчастье. Хорошо, что я так счастливо отделался!
Свободное копирование
