автори

1427
 

записи

194041
Регистрация Забравена парола?
Memuarist » Members » Дарья Рязанова » Студент, лаборант, ассистент Мордовского Пединститута. Часть 1

Студент, лаборант, ассистент Мордовского Пединститута. Часть 1

01.06.1945 – 01.09.1956
Саранск, Мордовская АССР, СССР
Анатолий Рязанов - студент физмат факультета Мордовского Пединститута 1947г.

Студент, лаборант, ассистент

Курсант  и тулка

В 1945 году я из подготовительного авиационного училища поступил на открывшееся подготовительное отделение Куйбышевского Авиационного Института. Прошло много времени с той поры, когда шестиклассник Толя Рязанов посмотрел в московском кинотеатре "Шторм" кинофильм "Истребители". Этот фильм породил во мне мечту стать летчиком-истребителем. А песню одного из героев фильма в исполнении Марка Бернеса я запомнил на всю жизнь. 

«В далекий край товарищ улетает,
Родные ветры вслед за ним летят.
Любимый город в синей дымке тает,
Знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд»,
-

пел Марк Бернес, ставший во время войны и после нее одним из самых популярных исполнителей советских песен, -

«Пройдет товарищ все бои и войны,
Не зная сна, не зная тишины.
Любимый город может спать спокойно,
И видеть сны, и зеленеть среди весны.

Когда ж домой товарищ мой вернется,
За ним родные ветры прилетят.
Любимый город другу улыбнется,
Знакомый дом, зеленый сад, веселый взгляд».

Живя в Куйбышеве в квартире отцовского товарища Ткачева Андрея Степановича, я подружился с его сыновьями Юрием, Герой и Аликом. Старшие братья Юра и Гера неплохо играли на "тулке" - тульской гармошке. Я быстро ее освоил.

Но, к сожалению, вскоре я вновь заболел ревматоидным артритом коленных суставов и был вынужден вернуться в дом родной. Меня, больного, еле передвигающего ноги, привезла домой мама. К тому времени мы  стали жить по новому адресу: город Саранск, улица Советская, дом 47, квартира 29.

Из-за болезни суставов о карьере летчика мне пришлось позабыть. После лечения, которое продолжалось 4 месяца, мне предстояло сдать экстерном экзамены за десятый класс и поступить на физмат факультет Пединститута. С этой задачей я успешно справился. 


Студент Пединститута

Итак, я стал студентом Мордовского Государственного Педагогического Института (МГПИ), физико-математического его факультета.

По моим подсчетам на первый курс приняли около 50-ти абитуриентов. На курсе были представлены разные национальности: русские, мордва, татары. Также на первый курс поступили фронтовики, окончившие десять классов до войны. Их было человек десять. Фамилии некоторых из них помню: Богунов, Аршинов, Лаптев, Басихин, Косолапов, Никишкин и Вася Смолин, прекрасно отбивавший ножную чечетку и свободно говоривший на немецком языке. Он был фронтовым переводчиком.

Начиная с 1941года, в здании МГПИ располагался военный госпиталь. Через его палаты и руки врачей, работавших в госпитале, прошли тысячи раненых солдат и офицеров. День Победы здание госпиталя встретило в состоянии полной разрухи, никакого ремонта не проводилось там в течение пяти лет.

Студенты получили МГПИ без отопления, туалетов и с водопроводом, требующим срочного ремонта. Туалеты находились во дворе института. Весь первый курс мы сидели на занятиях в пальто и валенках. Также были одеты все преподаватели факультета - здание не отапливалось. 

Второй год обучения встретил нас туалетами на этажах, их было три. Послевоенная жизнь постепенно налаживалась, но учиться нам было очень нелегко, особенно студентам-фронтовикам. Очень многое из знаний, полученных ими в школе, позабылось за годы войны. Особенно трудно фронтовикам давались математика и физика, а это основные предметы физмат факультета. Студентам из национальных школ приходилось заново изучать русский язык. Некоторые из них на вступительном диктанте сделали по тридцать ошибок. Несмотря на это, все поступившие достаточно быстро освоили разговорный русский язык и научились использовать учебники на русском языке.

Все первые годы обучения мы были лишены занятий каких-либо кружках и спортивных секциях. Физическая культура как предмет два года отсутствовала.

Какими же были мы, послевоенные студенты, вступившие на путь покорения физики и математики?

Все мы перенесли трудные голодные годы войны, кто-то воевал, кто-то работал на трудовом фронте. У всех был дефицит массы вследствие недостаточного питания. В городах существовала карточная система получения продуктов, которая была отменена только в декабре 1947 года. В 1946 году наша семья получала хлеб по карточкам на четверых членов: на отца с матерью и меня с братом. В деревне не было карточной системы, но питание тоже было плохим. В начале войны крестьяне имели возможность торговать продуктами своих хозяйств (мясо, молоко, сливочное масло), затем это стало невозможным. Скот крестьян поступал на мясокомбинаты зачастую без компенсации, действовал принцип "Всё для фронта, все для Победы". Крестьяне сами пекли себе хлеб, замешивая тесто на основе небольшого количества ржаной муки и добавляя в него лебеду, листья липы, жмых и другое. Вид и запах этого хлеба не вызывали восторга.

Из-за плохого питания мы быстро уставали, еще и поэтому так трудно нам давался первый год обучения.  

Половина из поступивших фронтовиков покинула физмат факультет, не справившись с учебой, до конца доучились Басихин, Косолапов, Никишкин и Лаптев. Это были ребята - солдаты и офицеры, отдавшие Родине много физических сил и здоровья. Один из них, Басихин, потерял на войне ногу, и мог открыто говорить о бездарности наших генералов, бросавших в бой против немецких захватчиков неподготовленных мальчишек с винтовками.

Фронтовики ходили на занятия в своих шинелях. Остальные студенты были одеты очень пестро, чаще всего в перешитые пальто своих родителей.  

Некоторым студентам приходилось прерывать свое обучение после обнаружения у них туберкулеза.

Студентам выплачивалась стипендия 25-30 рублей. Это было неплохим подспорьем, особенно для ребят из сел и районных центров Мордовии.

Полуголодные, плохо одетые, не всегда здоровые, мы тянулись к знаниям и учились очень старательно. Мне не легко было учиться, но значительно легче, чем остальным. Как-то в 1945 году мама, просмотрев страницу учебника Привалова "Дифференциальное исчисление", сказала: "Это же так трудно, не перейти ли тебе на исторический факультет?" Я не последовал совету мамы, и хорошо сделал.

Из пятидесяти человек, поступивших на физмат факультет, в ряды учителей средней школы влились 18 физиков и 20 математиков. Это произошло в 1949 году. Не у всех дальнейшая жизнь сложилась удачно. Пять студентов были оставлены при кафедрах физики (Рязанов и Косолапов) и высшей математики (Сутяйкин, Басихин и Нарядкин). Только двое из них в дальнейшем защитили кандидатские диссертации - Рязанов и Косолапов. Трое других пережили жизненные трагедии в силу разных причин.

 

Аккордеон

После того, как я сдал на отлично все экзамены за  первый семестр первого курса физмат факультета, папа и мама решили подарить мне ко дню рождения аккордеон. На полный или 3/4 аккордеона денег в семье в то время не было, но на половинку денег набрали.

И вот отец и я пошли на нижний саранский рынок покупать ржаную муку и аккордеон. Из муки мы пекли ржаные лепешки, так как хлеба по карточкам нам не хватало. Все продаваемые аккордеоны были трофейные, вывезенные из Германии. Когда мы узнали цену, стало ясно, что денег, взятых с собой, на покупку инструмента не хватит. Поторговавшись, отец предложил поляку, продававшему инструмент, и семья которого осела в Мордовии в 1914 году, подойти в наш дом, чтобы окончательно рассчитаться за аккордеон. Продавец согласился, и вот аккордеон мой! Моя половинка!

В тот же вечер по просьбе отца я подобрал две любимые им мелодии "На сопках Манчжурии" и "Над волнами".     

Я научился играть на аккордеоне вполне прилично, но так и остался самоучкой. Подарок отца и матери был всегда рядом со мной. Вот и сейчас он, постаревший и не такой звонкий, как в 1946 году, хранится в отдельной тумбе. До сих пор он является для меня самым дорогим подарком и памятью о моих любимых, дорогих родителях, подаривших мне жизнь по воле Господа. Моих родителей уже давно нет на белом свете, но когда я беру свою половинку, я всегда вспоминаю о них.

Отец умер совсем молодым в 43 года в апреле 1946 года. После смерти отца мне пришлось окончательно распрощаться с мечтой подправить здоровье и после окончания первого курса поступить в Куйбышевский авиационный институт. Финансовое положение нашей семьи резко ухудшилось, а моя половинка неоднократно помогала нам выжить. Я зарабатывал деньги, играя на торжественных вечерах в различных организациях. Две сотни рублей были хорошим подспорьем для нашей уже не полной семьи.

Можно вспомнить и студенческие вечера, на которых я играл бесчисленные вальсы, танго и фокстроты, и концерты художественной самодеятельности студентов факультета, на которых я аккомпанировал нашим певцам.

Среди певцов были студенты, обладавшие хорошими голосами. Один из них, фронтовик Виктор Банников, оставшийся без ноги в результате ранения, репетировал со мной в аудитории, где студентам читались лекции по общей физике. Мы разучивали песню на украинском языке "Солнце низенько, вечер близенько, ходи до мене мое серденько". В это время в аудиторию вошел преподаватель Яков Федорович, за которым мы замечали некоторые странности. Он спросил: "Что вы тут делаете? На вас со стен смотрят портреты Ломоносова, Ньютона, здесь нельзя петь". В ответ фронтовик довольно грозно поинтересовался: "А дышать здесь можно?" Преподаватель оторопел, но, уже выходя, сказал: "Дышите, сколько хотите". Через некоторое время мы с Виктором с большим успехом исполнили несколько песен на студенческом вечере факультета.

 

Преподаватели

Преподаватели физмат факультета читали нам прекрасные лекции, проводили интересные практические занятия, они замечательно владели материалом. Сказывался опыт многолетней работы. Многие педагоги во время войны не были призваны на фронт, их направили в город Темников для работы в организованном там пединституте. Преподаватели были безмерно рады окончанию войны и возвращению в родные стены Саранского института. Все наши учителя были стройными, подтянутыми и очень строгими.

Петр Васильевич Ромадин читал лекции по теоретической механике, электродинамике и методике преподавания физики в средней школе. Первая моя встреча с ним состоялась на вступительном экзамене в пединститут. Билетов на экзамене не было, экзаменаторы задавали нам вопросы. Петр Васильевич сказал мне: "Вам закон Кулона в электростатике". Я сразу начал отвечать и почувствовал, что экзаменующий доволен моим ответом. За экзамен я получил "пять" и совет отвечать также на других экзаменах.

Вскоре я познакомился с его манерой читать лекции. Написав на доске математическую выкладку, он начинал непрерывно ходить вдоль доски, поясняя написанное. Наши глаза ходили от одного края доски к другому.  Объяснения были четкие и понятные. Была возможность почти дословно записать всю лекцию.

На третьем курсе под руководством Петра Васильевича я прошел первую в своей жизни педагогическую практику. Практика проходила в шестом классе средней школы. Первое знакомство с классом и учителем физики и математики Наумом Соломоновичем показало, что объяснение нового материала школьники слушали внимательно. Но как только наступало время опроса, класс начинал занимался своими мальчишечьими делами. Ребята разговаривали, передавали карандаши и ручки, шелестели бумагой.

К доске был вызван один из учеников для решения примера. Пример был очень простым: а + а = ? Записав выражение на доске, ученик уставился на него, как баран на новые ворота.

Учитель не выдержал и сказал: "Ну, что ты думаешь, что ты думаешь? Одна булка и еще одна булка, сколько будет?" Ответ последовал мгновенно: "Две". С задних рядов послышалось: "Булки-то он сосчитал!"

"Садись, два,  - последовал вывод учителя, - принеси дневник".

Ученик с дневником вернулся на своё место, вырвал и выбросил страницу с плохой оценкой. Наум Соломонович вновь попросил принести дневник и вырванную страничку, аккуратно сложил ее и сказал: " Я положу эту страницу в конверт и пошлю..." " В Кремль Сталину", - раздался возглас с последней парты. Ученики расхохотались.

Рассказывали, что однажды Наум Соломонович заснул на уроке под монотонный ответ ученика. Был май, кабинет располагался на первом этаже, и весь класс через окно убежал играть в футбол. Когда Наум Соломонович проснулся, он сразу отправился к директору. Возвратившись вместе с директором, он увидел, что все ученики сидели на своих местах.  Директор школы не выдержал и сказал: " Наум Соломонович, не спите на уроке!"

Можно было понять Наума Соломоновича. Ему было уже лет шестьдесят пять, а может быть и больше, и он с трудом передвигался.

По-видимому, Наум Соломонович совсем не показывал ребятам опыты на уроках. Когда я вошел в класс с трибометром в руках, ребята повскакали с мест и облепили меня. Каждый из них старался потрогать прибор руками. Гвалт стоял страшный, для успокоения школьников потребовалось значительное время. Мой урок прошел блестяще. Руководитель педагогической практики, улыбаясь, вышел первым. Я взял журнал и последовал в учительскую. Двери в учительскую были открыты, и кто-то спросил Петра Васильевича: " Как ваш практикант?" На что он ответил: " Как будто работает в школе 30 лет". Мне было приятно услышать такой отзыв от своего руководителя. За практику я получил оценку "отлично" и сделал вывод, что на уроках ребятам надо показывать как можно больше опытов.

Но тот же Пётр Васильевич спокойно поставил мне "тройку", когда я после дружеского матча в хоккей с мячом, вспотевший, в спортивном костюме, явился сдавать экзамен по методике преподавания физики. Это произвело на преподавателя неважное впечатление. Я готовился к экзамену, но после игры в хоккей не смог как следует сосредоточиться и в результате получил «удовлетворительно». Эта оценка вошла в приложение к диплому.

Пройдет всего два года и Петр Васильевич, пожелавший отдохнуть, поручит мне, лаборанту кафедры, прочитать студентам-физикам лекцию "Оборудование физического кабинета".

Эта лекция, успешная педагогическая практика, проведение опытов на лекциях преподавателей привели меня к должности ассистента кафедры общей физики. 

За годы ассистентской должности мною были решены все задачи из задачника Сахарова, отца будущего академика Сахарова, создателя водородной бомбы. Также мною были проведены лабораторные работы по всем разделам курса общей физики. Мои занятия неоднократно посещал заведующий кафедрой общей физики Петр Васильевич Ромадин. Каких-либо замечаний и вопросов с его стороны не возникало. Тогда я решил поднять свой научный уровень и поступить в аспирантуру, что в скором времени и сделал. 

К сожалению, в годы моей работы ассистентом практически все сотрудники кафедры стали замечать неадекватное поведение нашего заведующего, Петра Васильевича. Вскоре стало известно, что он, уходя с работы, а иногда и во время ее, выпивал кафедральный спирт.

Последняя наша встреча с Петром Васильевичем состоялась на вечере выпускников физмат факультета, куда я был приглашен в качестве аккомпаниатора. Петр Васильевич был среди приглашенных преподавателей. Он впервые увидел и услышал мою игру на аккордеоне. Во время исполнения одним из студентов песни «Эх, дороги» под мой аккомпанемент, сказал, почти крикнул: «Как он играет, как он играет!»  Так самоучка-аккордеонист растрогал Петра Васильевича.

Но в конце вечера произошло неожиданное событие. Из помещения лаборантской раздался девичий крик: «Спасите! Помогите!» Студенты-фронтовики сразу бросились на крики и вывели из кабинета одну из выпускниц и Петра Васильевича. Видимо, выпитая водочка толкнула его на этот поступок. Как отнеслись к выходке заведующего кафедрой парторганизация и дирекция института, я не знаю.

Через некоторое время Петр Васильевич был сбит и сброшен с железнодорожного полотна в снег проходящим поездом. Почему он возвращался домой по полотну железной дороги, а не по улице Красная, которая вела к его дому, осталось невыясненным. Возможно, это было продуманное решение, но это только предположение.

Яков Федорович Борщин был самым пожилым сотрудником кафедры. Когда я впервые увидел его на первом курсе, ему было лет шестьдесят. Он читал лекции по термодинамике, оптике, электричеству и  молекулярной физике, а также вел решение задач по курсу общей физики. Эти занятия проводились на основе учебника, который не переиздавался в течение ряда довоенных лет. В библиотеке института этих учебников было очень мало, их выдавали на группу из 2-3 студентов, поэтому готовиться к экзаменам приходилось коллективно.

Яков Федорович читал интересные лекции, было заметно, что материал лекций интересен ему самому, чувствовалось, что он любил свой предмет. Но водились за Яковом Федоровичем некоторые странности. Например, он произносил латинскую букву В как Бе. Было что-то овечье-баранье в таком произношении, и неизменно вызывало улыбки студентов, но Яков Федорович не обращал на это внимание. Иногда он давал неожиданные формулировки. При демонстрации опыта по электризации эбонитовой палочки он произнес: «Натрём эбонитовую палочку мехом…»

С задних парт раздался коварный вопрос: «Что такое мех?» «Мех? – переспрашивал Яков Федорович и тут же отвечал, - это шкура, покрытая волосами».

Когда, будучи лаборантом кафедры, я спросил у него, почему он ходит на работу всегда по одной стороне улицы, он ответил: «По другой стороне ходить нельзя. Высокое напряжение в линии электропередач. Короткое замыкание, и расплавленный металл упадет вам на голову».

Преподаватели, проживающие с Яковом Федоровичем в одном доме, рассказывали, что приходя с работы и садясь за стол, он требовал, чтобы его жена пробовала приготовленные ею суп или щи. Жена его была монахиней, покинувшей монастырь во время революции. Она великолепно готовила.

Когда я сдавал экзамен по курсу электричества, я неплохо подготовился, но одним из вопросов, попавшимся мне была теория аккумуляторов. Я пропустил лекцию на эту тему, а в учебнике теории аккумуляторов не было. В результате, хорошо ответив на первые два вопроса билета, я получил «два». Такова была система приема экзаменов у Якова Федоровича: ответил правильно на  три вопроса, получи «пять», не ответил хотя бы на один, получи «два».

Я сдавал экзамен в присутствии декана факультета Николая Ивановича Васильева. Он прошел войну от начала до конца, его шинель имела множество пробоин от пуль и осколков снарядов, но сам он ни разу не был ранен. Николай Иванович попросил Якова Федоровича поспрашивать меня еще, потому что на предыдущие два вопроса я ответил очень хорошо, но Борщин был непреклонен. Я ушел с «двойкой». Через неделю, не обращаясь к учебникам, я пересдал курс на «пять».  Чуть позже я на "отлично" сдал Якову Федоровичу курс астрономии, ответив на все три вопроса билета.

Яков Федорович был человеком, опасающимся всяких неприятностей и угроз. Однажды в городе Темников, где располагался институт во время войны, Яков Федорович начал принимать  экзамен по физике по своему методу. Один за другим выходили из аудитории студенты-фронтовики, получившие «двойку» по предмету. Тогда один из них передал Якову Федоровичу записку якобы от неизвестного человека. Яков Федорович прочитал записку и начал принимать экзамен с более мягкими требованиями. В анонимке было написано: «Если хотя бы один студент выйдет от вас с двойкой, ваше просо завтра исчезнет».  Всем было известно, с каким трепетом Яков Федорович относился к своим посадкам. Каждое утро до работы он ходил на свой огород  и осматривал возделываемые им просо, картофель и огурцы.

Когда студенты и преподаватели летом 1944 года были посланы на заготовку дров, они поставили палатки прямо в лесу. Один из студентов предупредил Якова Федоровича, что здесь опасно, много змей. Ранним утром Борщина отыскали в ближайшей деревне. Он спал на крыльце дома с топором в руке.

Работая лаборантом кафедры общей физики, я получил от Якова Федоровича задание – приготовить все возможные опыты по теме «Тепловое расширение тел. Линейное и объемное». Я все сделал, проверил и положил на демонстрационный стол. Борщин хотел продемонстрировать опыты сам. Я отправился в столовую обедать, как вдруг туда прибежала группа студентов, разыскивающая меня. Оказалось, что демонстрируя опыт с шаром Гравезанда, Яков Федорович поторопился положить нагретый шар на кольцо.  Шар проскочил сквозь кольцо и опрокинул горящую спиртовку. Яков Федорович отскочил, а парни-студенты бросились тушить горящий на столе спирт. Общими усилиями «пожар» был потушен, а Борщин распорядился найти меня. Когда я пришел, он попросил меня продолжить показ опытов. 

Еще один раз Яков Федорович пожелал показать опыты самостоятельно.  По его просьбе я приготовил опыт для демонстрации электрических волн в линии Лехера.  Линия Лехера является парой параллельных неизолированных проводов, находящихся на небольшом расстоянии друг от друга. Между ними продвигают маленькую лампочку накаливания. Когда лампочка достигает узла, напряжение между проводами становится равным нулю, и лампа гаснет. Максимумы напряжения, называемые пучностями, расположены на полпути между узлами. В пучностях лампа горит наиболее ярко. С помощью линии Лехера измеряют длину радиоволн. Питание системы  осуществлялось от заряженного конденсатора большой мощности.

Яков Федорович снял защитное устройство с конденсатора, желая его показать студентам. Видимо, позже он забыл об этом, схватился за клеммы конденсатора и получил на себя мощный разряд. Борщин отскочил к доске и вновь послал студентов за мной. Больше он никогда не демонстрировал опыты сам.

Шли годы, я уехал работать в аспирантуру. Позже мне рассказал один из ассистентов, что Яков Федорович работал над каким-то научным трудом. Почувствовав себя очень плохо, он передал свою работу одному из ассистентов, говоря при этом, что на основе его труда он сможет защитить диссертацию. Однако ассистент ничего не понял и не захотел разбираться в научном труде Борщина. 

С Александром Давыдовичем Маргулисом студенты познакомились в 1946 году. Говорили, что он окончил Варшавский университет. На вид ему было 40-45 лет.

Если это было правдой, то родился он примерно в 1900 году, в 18 лет поступил в университет в Варшаве. После окончания университета работал в Польше. В 1938 году половина Польши была занята войсками СССР. Как Александр Давыдович попал в советский Саранск, неизвестно. Он плохо владел русским языком, читал лекции по механике, термодинамике, молекулярной и  атомной физике и статистике. Все экзамены, которые принимал Александр Давыдович, я сдал на «пятерки». 

У Маргулиса была взаимная неприязнь к преподавателю радиотехники Карпунову.

 Карпунов не окончил ВУЗ, а Маргулис сделал все возможное, чтобы придать этот факт огласке. Карпунов был желчным и злопамятным человеком. Он часто читал лекции только в течение первой половины пары (45 минут), а затем говорил, что ему нужно отдохнуть и приглашал меня – лаборанта кафедры, в течение следующих 45 минут демонстрировать опыты и объяснять все происходящее. 

Во время обучения в институте  Карпухин запомнился мне непонятным поступком. Я с товарищем делал лабораторную работу, и мой друг перепутал клеммы анода и катода лампы. Работа была сорвана, Карпухин посмотрел на нас неодобрительно. Когда я сдавал ему курс радиотехники, получил самый сложный по выводу вопрос «Телеграфные уравнения». Он посадил меня за стол, и все время, пока я выводил уравнения, ходил вокруг меня. Я вывел все правильно, но он, посмотрев мой листок, сказал: «Три. Идите». Мой товарищ также получил «тройку» по радиотехнике. 

Велина Александра Васильевна читала лекции по физике на учительском отделении физмат факультета. Я к ней имел никакого отношения. Но однажды один из ее студентов, выполняя лабораторную работу, устроил короткое замыкание. Я в это время готовил опыты для демонстрации  в кабинете физики. Велина вбежала в кабинет и сказала: «Быстро идите и исправьте». Я пришел и понял, что перегорела пробка с жучком. Взял с собой металлическую отвертку и, поставив ее вместо жучка, замкнул рубильник. Но в спешке я коснулся левой рукой оголенной части рубильника. Какой же силы был электрический удар! Мне свернуло все мышцы груди и отбросило в аудиторию. Я собрал всю силу воли и исправил поломку. Мышцы болели еще очень долго. 

И об остальных. К моменту моего отъезда в аспирантуру, на кафедре общей физики работало 5 преподавателей и 5 ассистентов плюс лаборанты-хозяйственники. Ассистентами были Александр Иванович Мещеряков, Александр Федорович Егоров, Михаил Ильич Клюев, Александр Тимофеевич Косолапов и я, Толя Рязанов. Четверо из ассистентов, кроме меня,  были фронтовиками. Трое окончили институт до войны, а Косолапов и Рязанов  - в 1949 году. Все относились к своей работе старательно, работали увлеченно, проводили лабораторные практикумы  и решали со студентами задачи по курсу общей физики. 

Хочу рассказать о Михаиле Ильиче Клюеве.  В начале войны он был курсантом Подольского пехотного училища. Все училище было брошено под Москву на закрытие танкового прорыва. Михаил Ильич был одним из немногих подольских курсантов, оставшихся живых. 

                                                                                                               * * *

Я написал раздел «Преподаватели», потому что мне хотелось, чтобы читающий мои истории знал о людях, оставивших след в моей жизни. Пусть прозвучат их имена и фамилии, как добрая память о них. Они работали в тяжелое послевоенное время и работали добросовестно. У каждого из них был свой характер, недостатки и причуды. Но у кого их нет? Спасибо моим преподавателям, что научили меня любить физику и математику. 

 

Трагедии трех ассистентов

Это были Саша Басихин, Федя Суняйкин и Андрей Нарядкин. Они были очень талантливыми парнями. Все трое по национальности мордва. Ребята окончили физмат факультет Мордовского пединститута вместе со мной и были оставлены на кафедре высшей математики в качестве ассистентов.

Они прожили от 35 до 40 лет. Это были трагедии трех мужчин, которые не выдержали испытаний собственной жизнью. Они хотели жить, мечтали о кандидатских работах. В то время им представлялась хорошая возможность осуществить свои мечты. Для этого надо было поступить в аспирантуру, сдать кандидатские экзамены и представить свою работу известному в этой области специалисту. Работая ассистентами на кафедре, они с рвением принялись за написание своих трудов.

Но, увы! Один потерял на войне ногу и впоследствии стал тихо помешанным, второго скосила неизлечимая болезнь, третий воспитал двоих сыновей, но начал пить. 

Саша Басихин был лучшим студентом первого и второго курса, «круглым» отличником. Все задачи на контрольных работах по физике и математике он решал первым.  Став ассистентом, я просился посетить его занятия, чтобы набраться у него опыта. Саша был отлично подготовленным преподавателем. Все примеры по дифференциальному и интегральному исчислению  он диктовал на память, не подсматривая в учебник. Поразило меня также то, что он, стоя перед студентами на костылях, ни разу не присаживался на стул во время занятия. К сожалению, вскоре многие стали замечать у него признаки помешательства. Скорее всего, тяжелые фронтовые испытания и ранение привели его к этому состоянию. Его жена была умной, милой и тактичной женщиной. Саша был под непрерывной ее опекой. 

О Феде Суняйкине я знаю очень подробно. На курсе он появился в 1946 году. Был мрачен, неразговорчив, во время перемен, не вставая, сидел на своем месте. Создавалось впечатление, что его мучает какая-то боль. Однажды мой сокурсник Боря Дуйков во время перерыва ходил по аудитории, барабаня по фанерному кругу, вынутому из стула. Он подошел к сидящему Феде и слегка стукнул его кругом по голове. Федя вскочил  с искривленным то ли от злобы, то ли от боли лицом, схватил свой стул и ударил Бориса со всего размаху. Все обомлели, но в тоже время поняли, что, возможно, эта вспышка гнева у Феди связана с сильными головными болями. Общаться с Федей все прекратили.

В дальнейшем мне вместе с Федей пришлось готовиться к экзаменам по физике и высшей математике. Нам были выданы общие учебники на двоих. Мы упорно готовились к экзаменам у нас дома. Никаких особенностей поведения я тогда за ним не замечал, голова у него не болела. Мы успешно сдали экзамены. Я - оба на «пятерки», он  - оба на «четверки». После экзаменов мы решили пойти погулять в лес. Я взял с собой финский нож, привезенный отцом с фронта. Было тепло, мы искали грибы, но не нашли. Дальше Федя повел себя очень странно. Он попросил у меня нож, а потом повалил меня на землю и приставил нож к моему горлу. Я сопротивлялся, но он оказался сильнее меня. В конце концов, он отпустил меня. Я видел его глаза, в них была дикая злоба.

После этого случая я перестал общаться с Федей, тем более что на третьем курсе мы пошли на разные специализации, я на физику, а он на математику.

Однажды я присутствовал на занятиях по гимнастике, и увидел Федю, занимающегося на снарядах. Он был хорошо сложен, с развитыми мышцами рук, груди и живота. Парень был сильный. На физкультурном параде он шел в первых рядах, неся в одной руке толстое древко знамени общества «Большевик». Даже городское начальство обратило внимание на этого крепыша.

И вот мы закончили институт. Я назначен лаборантом, а он ассистентом. Мы работали на разных кафедрах и практически не общались. Однажды мне рассказали его студенты, что при проведении одного занятия, он предложил им остаться одним решать задачи и объявил, что уходит с жалобой в Обком Партии. Это очень не понравилось заведующему кафедрой, но Феде разрешили продолжать работу.

Вскоре Федя познакомился с моей одноклассницей Нелей Мищенко. Ее отец был первым секретарем Горкома Партии Саранска. Вскоре Федя и Неля сыграли свадьбу. Через некоторое время мы были ошарашены известием, что, приревновав Нелю к ее первому мужу, Федя пытался ее отравить, всыпав в бокал с вином какую-то отраву. В результате оба оказались в городской больнице. Было лето, и поправляющихся больных выпустили погулять. Тут-то они и встретились. Через дорогу жила тетя Нели. Молодые решили ненадолго заглянуть к ней. Тети дома не оказалось, а Федя схватил Нелю, повалил на пол и начал бить ее мясорубкой по голове. На крики прибежали люди, и лишь трем мужчинам удалось оттащить Федю от его жертвы. Голова Нели была сильно изранена, во многих местах сорвана кожа. Она долго время лечилась. Когда я лежал в больнице с ревматоидным артритом, Нели зачем-то пришла туда. Хотя было тепло, она была в берете и, плача, все мне рассказала.

Федю же увезли в психлечебницу, где он пытался перерезать себе вены. Санитары заметили кровь, и он остался жив.

Однажды я, мама и мой брат обедали у себя дома. Раздался стук в дверь, и вошел Федя Суняйкин. Мама пригласила его отобедать с нами. Во время обеда Федя спросил, не знаю ли я, где Неля. Я знал, что она вместе со своей семьей уехала в Харьков, но говорить  об этом Феде не стал.

Через некоторое время, когда я уже учился в аспирантуре, я приехал в Саранск, чтобы вместе с братом установить ограду на могиле отца. Я шел по улице и встретил Федю. Он нес сдавать бутылки, как, он сказал, на хлебушек. Он тут же начал мне рассказывать, что написал большую интересную статью и послал ее в математический журнал, но поскольку ответа не получил, решил, что его статью присвоили себе другие люди. Я пособолезновал ему и посоветовал подождать, может все уладится.  Это была моя последняя встреча с Федей Суняйкиным.

Осталось еще добавить, что в одном из разговоров со мной Федя намекнул, что был отчислен с первого курса московского ВУЗа за участие в групповом изнасиловании. Я ужаснулся, на что он ответил, что он только присутствовал, но не участвовал. Все непосредственные участники попали в тюрьму, а его только отчислили, потому, что он стоял в стороне.

Трагична судьба Феди Суняйкина, он так и умер, не выходя из психбольницы. Печально, к тому же, что его болезнь стала причиной страданий Нели Мищенко.

 Андрей Нарядкин, будущий свекор моей племянницы, став ассистентом кафедры математики, работал спокойно, четко, не применяя каких-то особых приемов и методов. Его жена была очень волевой женщиной. В его случае трудно сказать, кто направил Андрея на путь научных открытий. Было ли это его собственное желание или воля его жены?  Со временем Андрей начал крепко выпивать и умер на пороге своего сорокалетия.

 

Патефон и духовой оркестр

Патефон и духовой оркестр  дарили нам минуты приятного и веселого отдыха в школьные, студенческие и, пожалуй, в зрелые годы. Под патефон проходили первые вечера школьников, на которых мы учились танцевать. Все мои одноклассники научились танцевать, и танцевали красиво, без кривляния. Мы исполняли вальсы, танго, фокстроты, краковяк, различные польки. «Брызги шампанского», «За чашкой чая», «Под пальмами», «Рио-Рита», «Тирольский вальс», «Танго соловья» и другие мелодии звучали на танцевальных вечерах. Но танцевать было вовсе не обязательно, можно было просто сидеть и слушать музыку.

У меня была подруга Галя Агапова. В школьные годы мы устраивали танцы у нее дома. У них был патефон. Танцы продолжались до того момента, как  Галина мама намекала нам, что пора прекращать наши танцульки.

Именно Галя помогла мне подготовиться к сдаче экзамена по математике, она разъяснила мне тригонометрию. Я очень благодарен ей за помощь. В дальнейшем наши пути разошлись, так как она была мне просто другом, я не мог предложить ей ничего серьезного.

Однажды я решил самостоятельно побывать на Перловском «круге». Так называлась танцплощадка. Она находилась в небольшом парке, а неподалеку от площадки стояла красивая, деревянная церковь с позолоченным куполом и крестом. Вокруг церкви были могильные холмы без крестов и памятников, возможно, это были очень старые захоронения. На холмиках росла земляника, и я не мог ее не попробовать. Вскоре я заметил, что в церковь заходят люди с маленькими детьми, завернутыми в легкие одеялки. Я зашел в церковь, на меня никто не обратил внимание,  и стал свидетелем обряда Крещения. Постояв немного под иконами, я вышел на улицу, не понимая, почему  при входе в церковь и выходе из нее люди крестились. Никто тогда не говорил со мной о православии.

Я продолжил болтаться по парку. В шесть часов вечера раздались первые звуки музыки в исполнении духового оркестра. Вся молодежь, гуляющая в парке, устремилась на танцплощадку.  Среди молодых ребят я узнал группу парней и девушек, которые окончили в этом году нашу школу №5. Им было по 18-19 лет. Они шли, весело переговаривались между собой и смеялись. И не я, и никто из них не знали, что через неделю начнется война, и все они уйдут на фронт. Вернулись из них очень немногие. Война скосила эту молодую, здоровую поросль. Сколько матерей пролили горькие слезы, вспоминая своих сыновей и дочерей. Моя бабушка говорила, что она проплакала все глаза о своем сыне Анатолии Александровиче Жукове, погибшем в 1942 году под Харьковом, ему было всего девятнадцать лет.

Но танцевали мы и во время войны. Хотелось еще и еще раз ощутить прелесть вальса, забыв на время, что ждет тебя завтра.  В Саранске располагалось пехотное училище. Однажды училище устроило вечер встречи курсантов со школьной молодежью, учениками 9-10 классов окрестных школ. Зал был полон, военный оркестр играл мелодию за мелодией, курсанты и школьники приглашали девушек на танец. Все они были молоды и танцевали без устали. Внезапно оркестр перестал играть музыку. На сцену вышел старшина и объявил, что сейчас он споет песню. Спел он «Случайный вальс», песню, слова которой я хорошо запомнил:

«После тревог спит городок,
Я услышал мелодию вальса
И сюда заглянул на часок.


Хоть я с вами совсем не знаком,
И далёко отсюда мой дом,
Но мне кажется снова
Я у дома родного…
В этом зале пустом
Мы танцуем вдвоём,
Так скажите хоть слово,
Сам не знаю о чём.

Будем дружить, петь и кружить.
Я совсем танцевать разучился
И прошу вас меня извинить».

Это было в 1943 году, мне было шестнадцать лет, и я, конечно, тогда не знал, что в Москве растет девочка Люся Давыдова, которая в дальнейшем станет моей женой. Наше знакомство состоялось в октябре 1956 года. Все началось с танцев под патефон. Люся прекрасно танцевала, я тоже был неплохим танцором. А через несколько лет мы с моей женой Людочкой танцевали на царском кругу. Эта танцплощадка располагалась рядом Ливадийским царским дворцом, и на ней в свое время танцевали государь с государыней. С 16 до 17 часов танцы проходили под баян, а с 20 до 22 часов под духовой оркестр. Как же мы любили танцевать! Кроме танцев в те дни нашей жизни были и купание в Черном море, и поездки в Ялту, и поцелуи на балконе Ливадийского дворца. А внизу тысячами огней светилась Ялта.  

 

Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось? 

Шел 1941 год. Стоял чудесный майский день. 

По 2-й Вокзальной улице подмосковного дачного поселка Перловка, прилепившегося с двух сторон к Ярославской железной дороге, шел мальчик. Ему было 14 лет. Он шел и любовался цветущими яблонями, что росли в садах каждой окрестной дачи. Вдруг из открытого окна веранды одной из дач послышалась чудесная мелодия. Мальчик остановился и прислушался.

- Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось? Лишь для тебя сердце пылало любя, - пел приятный мужской голос. У раскрытого окна сидели двое - светловолосый юноша и симпатичная девушка, они слушали патефон.

 

- Нравится? - спросил у мальчика юноша, когда песня закончилась.

- Да, - ответил мальчик и поспешил скорее домой, напевая про себя, - "лишь для тебя сердце пылало любя".

 

Мальчик держал свой путь к домам в самом начале улицы. Эти семь домов когда-то построили специально для сотрудников ВЦСПС и огородили отдельным забором. Именно здесь, на втором этаже дома номер 1, и жил мальчик вместе с родителями и младшим братом. Отец братьев был сотрудником этой организации.

Продолжая напевать и весело размахивая авоськой с хлебом, мальчик поднялся по лестнице к своей квартире, где ждала его мама...

* * *

Неся с собой смерть и разрушения, пронеслись по советской земле военные годы.
В мае 1946 года участники драмкружка, состоящего из студентов Мордовского пединститута, показывали свой новый спектакль для выздоравливающих бойцов военного госпиталя, что располагался в бывшей школе №9 Саранска. Зрители благодарно принимали молодых актеров. Когда спектакль закончился, к руководителю кружка Заслуженному артисту Мордовии Николаю Ивановичу Иванову подошел молодой мужчина в черных очках и с тростью, его правая рука была перебинтована и удерживалась марлевой повязкой, перекинутой через шею.

- Капитан Смирнов, - представился он, - Я хотел бы показать Вам свою пьесу. Я написал, вернее, надиктовал ее, пока находился на лечении в госпитале. Если Вам понравится мое произведение, может быть, вы сыграете эту пьесу для наших бойцов.

Николай Иванович пообещал ознакомиться с рукописью капитана в ближайшее время. Спустя несколько дней режиссер вынес решительный вердикт:
- Пьесу ставим обязательно!  

Пожалуй, это была не пьеса. Это был рассказ от одного лица. О нем самом и его юности, о любви и расставании, о фронтовых дорогах и кровопролитных боях, о тяжелом ранении, в результате которого он потерял зрение.


И вот, через месяц упорных репетиций студенты снова на сцене в стенах госпиталя. Зрителей полный зал! Среди них есть, конечно, и капитан Смирнов.
В зале гаснет свет, в исполнении юной пианистки звучит музыка из оперетты "Сильва".

На сцену выходит красивый молодой студент с вьющимися волосами. В руках у него трость, глаза закрывают темные очки. Свой рассказ он начинает со слов: "Это было до войны... Был прекрасный майский день 1941 года. Я шел по небольшой улице подмосковного дачного поселка. Буйно цвели яблони и вишни в садах. Я шел на встречу со своей любимой. Сердце мое трепетало от счастья.

Мы встретились, поцеловались, много говорили, частенько перебивая друг друга. Затем завели патефон и стали слушать арии из оперетты "Сильва". В этот момент у калитки остановился мальчик. Он смотрел в нашу сторону и улыбался. 

 

"Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось? Лишь для тебя сердце пылало любя", - пел патефон. И эти слова полностью соответствовали настрою двух любящих сердец.

- Нравится? - спросил я у мальчика.
- Да, - ответил он и ушел.
Мы же стали обедать. После обеда был чай с пирогом и вишневым вареньем.

Вечером нас ждали танцы. Под звуки военного духового оркестра мы влились в непрерывный поток парней и девушек, спешащих на танцплощадку в парк. Никто из этих веселых молодых людей пока не знал, какая участь ожидает каждого из них менее  чем через месяц.
Входных билетов не требовалось, через кованые ворота мы вошли на площадку и стали танцевать, не пропуская ни одного танца. Вальсы, фокстроты, танго и польки лились из труб оркестра, практически не переставая. Аплодисменты в адрес оркестрантов отбивались молодыми руками громко и продолжительно. Мы натанцевались от души!
Расстались лишь поздно вечером. Нам улыбалось счастье...

Будучи курсантом военного училища, я пообещал моей любимой встречу в следующее воскресенье. Но встреча не состоялась. Нас аттестовали досрочно и командировали по различным военным подразделениям юга страны. Я оказался под Ростовом, написал письмо любимой, вскоре получил от нее ответ. Время службы летело незаметно. И вот настало то страшное, чего каждый из нас так опасался - началась война с фашистами.

Горечь поражений, потерь и отступлений сопровождала нас в боях на фронте в начале войны. Но зимой 1941-42 годов фашисты все же получили первый мощный ответный удар. Мы не отдали Москву и свято верили - Победа будет за нами.

Ранняя весна 42 года. Краткие минуты отдыха в момент затишья между боями с простой кашей, приготовленной полевой кухней, и новой песней "Давай закурим!", что сразу полюбилась мне и моим боевым товарищам.

В этот момент вновь зазвучал аккомпанемент пианино, и студент, исполняющий роль капитана Смирнова, запел:

- Теплый ветер дует, развезло дороги,
  И на Южном фронте оттепель опять.
  Тает снег в Ростове, тает в Таганроге,
  Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать.

И остальные студенты подхватили:

- Об огнях-пожарищах,
  О друзьях-товарищах
  Где-нибудь, когда-нибудь
  Мы будем говорить.
  Вспомню я пехоту
  И родную роту,
  И тебя — за то, что ты дал мне закурить.
  Давай закурим, товарищ, по одной,
  Давай закурим, товарищ мой!

А рано утром после артподготовки я поднял свою роту в атаку. И каждый из нас, оторвав свое тело от земли, бросился вперед, к вражеским окопам. Однако противник быстро опомнился и начал отстреливаться, применил минометы. Вдруг прогремел мощный взрыв. Я упал и погрузился во тьму. Так и закончилась для меня эта война.

Меня переводили из госпиталя в госпиталь. Долго я не решался написать письмо своей любимой обо всем случившимся со мной. Честно говоря, написать письмо сам я не мог. Руки были перебиты, глаза ослепли. Но, понимая, что любимая очень волнуется, ожидая от меня хоть каких-нибудь вестей, я через некоторое время продиктовал свое письмо товарищу по палате. И любимая приехала ко мне. Вот и сейчас она снимает комнату в маленьком деревянном домике на окраине города и часто приходит меня навещать".  

А когда закончилась постановка, и стих гром аплодисментов, студент-исполнитель главной роли объявил, что он и есть тот самый мальчик, что с большим удовольствием в тот самый чудный майский день слушал мелодию из оперетты. Удивлению капитана Смирнова, да и других зрителей не было предела!

                                                                                                            * * *
Некоторое время спустя капитана выписали из госпиталя. Теперь ему нужно было обустраивать свою жизнь по-новому. И тогда мы, студенты пединститута, решили помочь слепому офицеру поступить на исторический факультет своего института. Но, конечно, главную роль в его подготовке к поступлению выполнила его жена.

Через пять лет, учась на заочном отделении и одновременно работая в школе, Николай Смирнов получил диплом учителя истории средней школы. А я был тем самым самый студентом - исполнителем роли капитана, и стал к тому времени ассистентом кафедры общей физики пединститута. 

Однажды Николай Иванович Смирнов пригласил меня посетить его урок в девятом классе женской средней школы. Урок прошел прекрасно. Учитель превосходно владел фактическим материалом. Изложение нового материала было продуманным, эмоциональным. Создавалось впечатление, что он сам был участником событий, о которых рассказывал. Это была работа мастера своего дела, любимого дела. Во многом ему помогали ученицы класса. Их ответы были полными и четкими. Оценки учителя в журнал заносила староста класса. Просьбы учителя повесить карту, написать на доске тему урока или какую-нибудь дату выполнялись быстро и бесшумно. Чувствовалось, что ученицы глубоко уважают своего учителя, в общем-то, молодого человека со строчкой орденских колодок на груди. За этими орденами и медалями стояло то, о чем рассказал капитан Смирнов в своей пьесе, стоял его вклад в общую копилку Победы. 

28.03.2017 в 18:03


Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Юридическа информация
Условия за реклама