Отдав священный долг памяти добрых и добродетельных родителей, перехожу к своему детству - детству всегда беззаботному и счастливому.
Какая чудная пора в жизни человека вообще, не разбирая бедного и богатого, развитого и простого, цивилизованного и дикого! В смысле физического развития организма это только росток или почка цветка, но в этом периоде цветок не имеет еще ни красоты, ни благоухания, а потому сравнение и пригодно только для физического развития организма; всматриваясь же в ребенка в детском, но уже сознательном его возрасте, когда он уже бегает, когда богатые кудри, расчесанные нежной рукой матери и блестящие, падают на его плечи; всматриваясь в эти глаза, черные или голубые, светящиеся умом, какая полная и совершенная красота! Какое полное развитие! Кто может сказать, в какой момент перед выходом из лона матери вставлен этот глаз в полном его совершенстве? Далее, всматриваясь в детские движения, милые, грациозные, вслушиваясь в эти детские голоса, нежные и гармоничные, в этот милый смех веселости, наконец, вдумываясь в самый смысл детского разговора, в их суждения, воззрения на все предметы, их окружающие, мы тут увидим целый особенный мир, и мир разумный, полный жизни, хотя и фантастический! Мир желаний, надежд, всегдашних радостей, изредка, правда, и печалей, но печалей скоро проходящих, забываемых, едва задевающих маленькое сердце, подобно легкой струе, пробежавшей по гладкой поверхности вод и мгновенно исчезнувшей.
Сколько уже лет, приятных и тяжелых, прошло с этой счастливой поры, а я и теперь как будто вижу нашу маленькую детскую в Ершове с низеньким круглым столом, маленькими стульчиками, кроватками и игрушками; как теперь вижу солнечный луч, освещающий эту комнатку каким-то тихим радостным светом! Живо помню я нашу бесподобную няню Пелагею, очень красивой наружности молодую женщину, ее головную повязку, которая, в детских шалостях наших, бывало, слетала с головы ее, и при том рассыпались ее длинные русые косы; помню, как она рассказывала нам чудесные сказки, иногда до того страшные, что мы к ней же прижимались все ближе и ближе, а иногда веселые, как Иванушка Дурачок куролесил и возбуждал общий наш смех; как Добрыня с корнем вырывал деревья; как Иван Медвежье Ушко побеждал Кащея; как жили старик со старухой и Дранички выдрал мальчик Лутонюшка. Все это как будто было очень недавно, а между тем прошло уже более 70 лет с тех пор! Такова вся наша жизнь. Быстро пролетают дни, месяцы и годы; чередуются одни за другими желания, надежды и стремления; человек все ищет чего-то, избирает, изобретает, приобретает и снова покидает, сменяя одно другим, и никогда не достигает чего-либо окончательно. Оглянулся, и вот за ним уже целый строй годов, ошибок, заблуждений, горестей, радостей, быстро промчавшихся, и жизнь уже на своем рубеже! Что далее? Что за рубежом этой жизни, полной тревог? Счастлив тот, кто верует в Искупителя и на чьей жизни нет темных пятен, нет удручающих грехов, не очищенных раскаянием!
Домик, куда наше семейство переселилось после смерти отца, состоял из прихожей с буфетным шкафом, столовой, она же была и залом, гостиной со старинным, карельской березы, диваном, перед которым был большой овальный стол, тоже из карельской березы; между окнами, напротив, большое зеркало, несколько кресел и стульев, обитых кожей; по стенам висели хорошие гравюры в простеньких рамках. Далее была спальня матушки, тут же была кроватка младшей сестры, два комода, кресло и по стенам тоже картины; из спальни была дверь в девичью, где работали девушки и откуда был ход в детскую и другой в сени и кухню. Вот то скромное жилище, где прошло наше детство; но я уверен, что ни один из детей самого богатого дома не был счастливее нас, бедняков. Против дома, на пригорке, возвышалась каменная церковь, в ограде которой мы игрывали на мягкой траве, приложившись прежде, по указанию няни, к медной доске на могильном памятнике отца.
За церковью была большая роща, соединявшаяся с главным большим садом, куда мы часто ходили за грибами. Так как отец наш был воин, то и мы еще с юности получили воинственные наклонности и все игры наши были воинственны. Множество солдатиков, сделанных из картона, пеших и конных, выстраивалось на большом обеденном столе, и тростниковыми стрелами из лука мы сражались. Товарищами в наших играх были сын одной госпожи Пальмен, соседки нашей, муж которой служил где-то управляющим у графа, и еще дворовые мальчики, дети двух семейств, подаренных графом нашему покойному отцу. Подаренных! Как отдалено кажется теперь то близкое еще время, когда на Руси дарили, продавали людей, как вещи, и как велик тот, кто имел мужество положить конец этому вековому чудовищному праву! Зимой мы выстраивали из снега крепости и брали их, бросая снежками в осажденных. Летом же снежки заменялись еловыми шишками.
За домом управляющего был большой сад, где мы гуляли, играли и качались на качелях. Этот сад мне памятен и теперь одним забавным происшествием. Летом я носил красный сафьяновый картуз, а как красный цвет не любят павлины, которых много было в этом саду, то однажды, когда матушка послала меня зачем-то в оранжерею, они, завидев мой красный картуз, погнались за мною. Я пустился бежать, как-то упал, и павлины налетели на мой картуз, который с меня свалился; я вскочил на ноги и, оставив в их власти картуз, перепуганный и исцарапанный прибежал домой. Помню также, как однажды меня преследовал козел, которого я имел обыкновение дразнить; от него я успел едва добежать до дома и запереть за собою дверь. Он в злости несколько раз сильно ударил лбом в эту дверь, но, не отворив ее, раздраженный, но всегда серьезный и важный, в раздумье опять отправился к стаду. С тех пор я уже побаивался его и не задирал. Иногда мои шалости не проходили мне даром. Так, однажды, по обыкновению своему, я вскакивал сбоку на одного из волов, которые привозили нам воду и которые потом возвращались с водовозом со двора, я прыгнул на него, но на этот раз вол не захотел дозволить мне потешаться над собою и сбил меня, ударив задней ногой по моим ногам, что причинило мне сильную боль. Я отлетел и упал, но, несмотря на боль, тотчас же вскочил, когда увидел рогатую голову, злобно обратившуюся на меня, и полагал, что в этом взгляде таилось намерение пырнуть меня рогами; в это время воловщик погнал его, хлестнув бичом.
