Еще не мало людей на свете, которые хорошо знали моих братьев Альбера, Леонтия, Николая и Михаила; нередко ко мне обращаются особы преклонного возраста, от которых я слышу такие фразы: "я был сослуживцем вашего брата", "я очень любил вашего брата", "я храню благодарную память о вашем брате". И это не мудрено каждый из моих братьев имел обширный круг знакомых и многие из них живы до сих пор. Не так обстоит дело с моим братом Юлием, которого из всех живущих на свете - и после смерти наших родителей и всех моих близких родственников - кроме меня, наверное никто не помнит. Он и не оставил никакого следа о своем земном пребывании, если не считать его бренных останков, да и те, опущенные в наш семейный склеп осенью 1874 года, может быть подверглись уничтожению. Между тем я обязан рассказать здесь про этого отрока, покинувшего нас, будучи всего четырнадцати лет отроду. Впрочем я не стану рассказывать здесь про те события семейной жизни, в которых он участвовал (об этих событиях будет сказано в моей личной летописи), но постараюсь описать его самого. Это уже потому необходимо, что я храню до сих пор самую нежную память об Ише и потому еще, что эта моя нежность была вызвана той необычайной для мальчика заботой, которой он, будучи на десять лет старше меня, окружал мою крошечную персону. Я имею основания думать, что если бы Иша остался в живых, я бы именно в нем имел того брата-друга, какой мне вообще недоставал, ибо сколько бы я не любил моих других братьев и сколько бы они не вызывали во мне братских чувств, я всё же никого из них другом не могу назвать - у меня не было с ними определенной духовной связи. Напротив, меня влекла к Ише какая-то духовная общность. Будучи ребенком, едва только начинающим сознавать окружающее я уже резко отличал Ишу от других братьев и это отличие было явным предпочтением. Выражаясь словами в те времена мне неизвестными, я чувствовал, что Иша понимает меня. Его одобрение и его порицание значило для меня больше, нежели одобрение или порицание других "старших". Да я и не видел в нем старшего - он был моим товарищем, причем он и тени "обидного снисхождения" не выказывал в отношении меня.
Большую роль тут играло то, что в нем было масса детского ребяческого, и в то же время он был я сказал бы, более "интеллектуален", нежели прочие мои братья. Он был тоньше их, внимательнее к другим, более страстно заинтересован всевозможными явлениями, людьми, вещами, природой. Под его руководством я развивался с быстротой не совсем нормальной, и, вероятно, именно благодаря этому я сохранил в памяти с такой абсолютной отчетливостью всякие тогдашние происшествия, да и самые обстановки, вид комнат и вид той Петергофской дачи, в которой прошли последние прожитые с ним летние месяцы. Его смерть оставила меня, среди массы людей, и людей самых близких, в некотором как бы одиночестве. И мне думается, что всё мое развитие тогда вдруг замедлилось, что, быть может, было мне и в пользу.
Свободное копирование
