На следующий день около 7 часов утра наши ребята явились на миноносец, но поход оказался отложенным до 11 часов дня. Команда миноносца приняла нас весьма дружелюбно, предложила чаю. Кронштадтцы, благодушествуя, расположились кто внизу -- в матросском кубрике, кто -- на верхней палубе. Завязалась беседа на политические темы. Мои товарищи сразу сумели найти общий язык с аборигенами "Зверева", и ничто, казалось, не предвещало грозы.
Я ушел по делам на берег. А когда в одиннадцатом часу вернулся назад, то около пристани встретил членов своей делегации, понуро возвращавшихся с миноносца.
Оказывается, около 10 часов на миноносец явился флаг-офицер мичман Севастьянов и, подойдя к одному из наших товарищей, обратился с вопросом:
-- Это все кронштадтские делегаты?
Получив утвердительный ответ, мичман закричал:
-- Вон отсюда, мерзавцы!
Ему резонно указали, что у кронштадтской делегации есть пропуск на миноносец от Центрального комитета Балтийского флота.
-- Я с этими сволочами не считаюсь, -- не помня себя орал мичман.
Вместе с кронштадтцами Севастьянов удалил с миноносца и двух членов Центробалта -- Галкина и Крючкова, тоже имевших какие-то поручения к ревельским морякам. При этом были пущены в ход наглые угрозы:
-- Убирайтесь, убирайтесь, а то привяжем к ногам колосники и сбросим за борт...
Мы немедленно отправились на транспорт "Виолу", где заседал Центробалт, и доложили о возмутительном происшествии. Члены Центробалта с глубочайшим возмущением отнеслись к этой неслыханной истории. Было вынесено решение о задержании выхода миноносца и о немедленном вызове на "Виолу" мичмана Севастьянова вместе с командиром миноносца. Те явились. Тов. Дыбенко набросился на них со всем гневом своей легко взрывающейся натуры. Офицеры сидели перед ним, как школьники, которых только что высекли за неудовлетворительные отметки.
Дыбенко спросил Севастьянова: кому, по его понятиям, принадлежит власть на корабле? Тот ответил без запинки:
-- Это написано в уставах: командиру, старшему офицеру, дежурному офицеру.
Он ни словом не обмолвился ни о судовых комитетах, ни о Центральном комитете Балтийского флота, высшем органе военно-административной власти. В пояснение своего поступка добавил:
-- Я действовал по старым законам. Новых законов я не знал.
Центральный комитет Балтийского флота распорядился передать дело Севастьянова в руки следственной комиссии. Комиссия намеревалась арестовать мичмана, но команда миноносца просила оставить его на свободе ввиду того, что он являлся дивизионным штурманом и как флаг-офицер заведовал секретными документами. Немедленно заменить Севастьянова действительно было трудно. Комиссия оставила его на свободе, взяв подписку, что по первому требованию Центробалта он явится в Гельсингфорс...
Этот неприятный, глубоко нас возмутивший инцидент на целые сутки отсрочил наш отъезд. Лишь на следующий день, 15 июня, мы наконец выбрались из Гельсингфорса. Нам были предоставлены места на пассажирском пароходе.
Здесь я случайно встретился с моим бывшим товарищем по реальному училищу Владимиром Андреевым. Он был только что произведен в мичманы военного времени и носил форму морского офицера. Вместе с ним ехало несколько других мичманов. Из их отношений я вынес впечатление, что эта морская молодежь, только что выпущенная в офицеры, еще не проникнута кастовым духом и в отличие от старого кадрового состава чрезвычайно терпимо относится к большевикам. Это уже были офицеры революционного производства.
Свободное копирование
