Дневник 1918 года - 55

   7/20 апреля, 6 ч. утра. Опять солнечное утро, к-рое начинаю благодарностью за счастье видеть его. Мысль, с к-рой проснулся: война -- это нейтрализация национальностей, проникновение их друг в друга и окончательное погашение. До тех пор, пока сода, кислота, негашеная известь, вода и пр. будут фабриковаться природой, они при столкновении будут шипеть, бурлить, нагреваться до взрыва и т. п. Настал момент окончательного (благодаря пробившимся путям) смешения и налицо -- мировая война. В нашу сторону, как слабой соды, процесс почти закончился. На западе еще нет, но могущество путей сообщения (до "Колоссальных" пушек, обстреливающих Париж, включительно) делает войну неизбежной до конца. Смотреть на пушки, пулеметы, подводные лодки, удушливые газы как на пути сообщения -- мысль оригинальная, я нигде ее не встречал, но ведь действительно это пути прикосновения друг к другу, такие же и, м. б., более действительные, чем международный обмен.

   Поцелуй и пощечина одинаково пути сообщения, и вторая соединяет часто крепче, чем первый, хотя бы не радостью, а общим страданием. Неизвестно, какими выйдут народы после взаимной обработки друг друга войною. По логике великих войн за последними следует долгий мир. М. б., мы накануне вечного мира и тогда все жертвы можно простить и примириться с ними. Ужас истребления во всяком случае так велик, что мировая война дает могучий толчок желанию вечного мира, т. е. изобретению средств к нему. После 500-летних войн Рима наступил наконец pax Romana, во время к-рого обескровленное человечество, несколько отдохнуло. Но настоящий pax orbis наступил не раньше эпохи Карла Великого, когда сода соединилась с кислотой, цивилизация с варварством, погасив друг друга. Но и это продолжалось недолго. Вследствие разоблачения, вызванного пустынностью и непроходимостью Европы, опять начались образования отдельных национальностей и борьба между ними. Мы донашиваем эпоху смешения, переживая общий взрыв. Он и есть кончина старого мира и пришествие нового. Возможна одновременная классовая борьба под девизом социализма и анархизма, и если в конце концов останется что-нибудь после ряда бурных реакций, то это "что-нибудь" должно напоминать нейтральные помои в химическом ведре. Дробление жизни, дробление мировой воли в исчерпывании мелких и бесчисленных возможностей сменится или общим обессилением воли, или примирением ее в себе. Испытав все, дух человеческий найдет, что все суета и томление духа, ничего нет нового под солнцем. Далее -- дремота, варварство, одичание -- или китайский застой, т. е. остановка на очень высоком уровне достижения.

   Моя личная маленькая мечта -- отойти от большой дороги, где бешено мчатся экипажи и автомобили, и не быть растоптанным с семьей в общей свалке. Как Василий Андреевич[1] удалился когда-то в Полубеево, и никто не мешал, кроме дурного характера, создать там рай земной -- так и я в Валдае. Если хоть немного улучшатся общие условия, т. е. настанет эра ежедневного труда и порядка, мне лучшего не нужно, чем этот старый дом и сад, где можно развести большой огород, способный нас если не прокормить, то подкормить весьма существенно. К сожалению, у меня к хозяйству и физическому труду нет и никогда не было никакой склонности. Потомок жрецов и воинов, я не унаследовал никаких свойств предков кроме отвлеченной работы мозга в области философии и политики. Ломать себя бесполезно, -- по правилу: извлекать из дурного хорошее, нужно и в будущей эпохе стараться извлечь что-нибудь полезное для семьи из моего публицистического таланта, а не какого иного. Как только будет хоть немного обеспечена свобода слова и почтовое сообщение, мне нужно, сидя в Валдае, издавать маленький "Дневник писателя", те же "Письма к ближним", к-рые может быть накормят детей моих лучше чем 3/4 десятины огорода.

   Убеждаюсь -- в пучине бедствий -- что счастье всегда возможно, всегда близко, при единственном условии изгнать из себя демонов несчастья, к-рых легион и общая фирма к-рых -- дурной характер. Боже мой! Боже мой! Изгони этих бесов в какое хочешь Гадаринское стадо[2], лишь бы мне очиститься и вернуться в дом свой, к милым детишкам, к природе, к наслаждению самим собой. Вчера на минуту почувствовал влюбленность в чудную женскую душу, в Екатерину Текстон, мать Гете (читал Льюиса)[3]. Если она была такая, какой описывает себя, -- это мой идеал человека: существо довольное, любящее всех, веселое, великодушное, беспечное, идущее к всем навстречу. "Порядок и спокойствие", "Я никогда не откладываю свои дела, и если мне предстоит что-нибудь неприятное, то иду ему прямо навстречу и проглатываю черта, даже не посмотрев на него". Гениально! "Я люблю людей, и это каждый чувствует, и старый, и малый. Я живу без претензий. Никогда не осуждаю, всегда ищу в людях хорошее, а дурное оставляю на долю Тому, кто создал род человеческий и знает, как округлить углы. Вот таким образом я делаю себе жизнь счастливой и приятной". Прямо откровение какое-то, хотя все мысли давно известны. Это исповедание чистой, девственной до старости души человеческой. Господи, какое бы безмерное было счастье в свое время найти себе такую Катерину -- Елизавету Текстон -- и соединиться с нею. Может милая моя Анюта[4] была такая, и я безумец был, не сблизившись с нею до брачной связи. Она была дочь добрейшей женщины и умного, хотя злого отца, была умна и добра. Зачем умерла она! Вероятно, мы, явно тяготея друг к другу, кончили бы браком (как тосковал я, когда она умерла, как жалел ее!).

   Вчера в "Вешних водах" прочел статью Голлербаха[5] о Розанове[6] и поражен был многими параллельными чертами наших биографий.

   Он

   Я

   Происходит из духовенства

   Тоже

   Отец его был мелкий чиновник

   Тоже

   Мать из дворян Шишкиных

   Тоже из Шишкиных

   Гордилась своим дворянством

   Тоже

   Была сурова с детьми и заботлива (и волевого характера)

   Тоже

   Глубокая бедность в детстве

   Тоже

   Читал "Училище благочестия"[7]

   Тоже

   Шел в отворенную дверь, не делал выбора

   Тоже

   Чувство бесконечной слабости

   Тоже

   Отвращение к школе

   Тоже

   Отношение к христианству

   Тоже

   Служба Государственной службе 13 лет

   Тоже (14)

   Его вытащили (Страхов[8])

   Тоже (Гайдебуров[9])

   Не сразу привился

   Тоже

   Работа в "Новом времени"

   Тоже

   И годами мы почти однолетки (он на 3 1/2 года старше меня), и даже некоторые мелочи удивительны: Перцов[10], одно время увлекавшийся мной и затем им. У него пятеро детей и у меня. У него жена за вторым мужем и у меня. У него жена с дочкой от 1-го мужа и у меня. У него друг О. А. Фрибес -- и у меня и т. д. Литературно мы очень не схожи, но есть и поразительные совпадения без заимствования. Я думаю, он обострил свой гений и затемнил его умышленным натаскиванием себя на оригинальность. Сначала хотелось быть особенным, выдвинуться из толпы, быть замеченным.

   Это некрупный бес, но все же нечистый, и поселившись в человеке, он овладевает душой прочно до психоза. Голлербах говорит, что психиатры считали Розанова полусумасшедшим и что он психопат. Обо мне я не встречал таких мнений -- наоборот, почти все меня считают умным, рассудительным человеком, и сам я считаю себя рассудительным тоже до своего рода психоза -- до резонерства. Зато меня гораздо реже называют гениальным и великим (хотя называли! И даже писатели сами талантливые, как А. С. Суворин[11] или одесский теософ Е. Е...). Несмотря на то, не завидую ему. Читаю -- т. е. начинаю читать Розанова всегда с интересом, но редко оканчиваю с удовлетворением. У него диссоциация мысли, раскрытие ее с разложением, как у некоторых сильно реагирующих металлов (например, калий). Или, подобно сере и фосфору, мысль его изомерна, имеет не только кристаллическое (как у меня) строение, но и аморфное. Неужели мы с Розановым совершенно будем забыты? Он -- нет, хотя бы ради психопатического своеобразия, я -- да, ибо просто небездарными публицистами хоть пруд пруди.