«Добролет», конструирование новых самолетов и их освоение уже не удовлетворяли Васильева. Он решил читать лекции, сопровождая их картинами на экране.
– Ты с ума сошел! – волновалась я. – Ведь это нелегкое дело! Здесь необходим научный подход, нужен навык. Ведь нужен материал, а где он у тебя?
– Здесь! – И Васильев показал на свой упрямый, крутой лоб.
– Но ведь оттуда его еще надо извлечь на бумагу, затем распределить материал по лекциям, затем…
– Не учи меня! – перебил он, обидевшись. – Знаю я эти ваши канцелярские штучки да всякие научные подходы. В летном деле практика – самое главное, вот о ней-то и надо рассказать. Что может сказать ученый человек, ежели он ни разу в небе не бывал?.. Не беспокойся, я не ударю в грязь лицом! Меня на руках из зала вынесут!..
Спорить с ним было бесполезно.
Лекция состоялась на Литовской стороне в большом клубе. В зрительном зале на сцену выдвинули кафедру. Здесь же был фонарь с увеличителем и экран. Картины были нарисованы на стеклянных пластинках и свидетельствовали о несовершенстве старой, дореволюционной авиации: старый аэродром, устаревшие системы аэропланов и несколько прежних летчиков.
Старушка библиотекарша очень любезно предложила Васильеву быть его помощницей во время лекции. Она хотела ознакомиться с картинами и, когда он будет о чем-либо читать, показывать соответствующее изображение.
– Сам разберусь. Спасибо! – отрезал Ника.
Лекционный зал был набит до отказа. В основном это была горячая, любопытная и нетерпеливая молодежь. Знаменитого летчика Васильева встретили бурными аплодисментами. Его вид сразу внушил всем полное доверие. Он вошел своей уверенной походкой и довольно непринужденно занял место лектора на кафедре. Аплодисменты все не умолкали. Улыбаясь, он поднял руку, и зал мгновенно смолк. Сердце мое дрогнуло и забилось в тревожном предчувствии.
– Товарищи! – начал он громко. – Товарищи!.. – Он тут же запнулся, затем полез в карман и стал нервно в нем шарить. В уголке зала послышался сдержанный смешок. – Товарищи! – уже в третий раз воскликнул Васильев радостно, так как его поиски увенчались наконец успехом, и он вытащил из кармана какую-то бумажку, которую разыскивал. Он взглянул на нее, но лицо его приняло очень разочарованное выражение; нервно, рассердившись, скомкал ее, бросил тут же на пол и безнадежно махнул рукой.
В зале точно волна прокатилась: задвигались, зашептались.
– Товарищи, – уже злой скороговоркой замолотил он, – я пришел к вам сюда, чтобы рассказать об авиации… (Пауза.) Конечно, во времена царизма это не то, что во времена коммунизма… кх! (Он неестественно закашлял.) Одним словом, палачи были, они нашу кровь пили… (Опять длительная пауза.)
В зале уже давно шушукались, а теперь приглушенно смеялись.
– Товарищи! – заорал Васильев, и взгляд его был полон отчаяния. – Они, паразиты, нас в тюрьмы сажали, они, сволочи, нас…
– Ты нам про самолеты давай! – раздался молодой, задорный голос. – Это тебе не урок политграмоты! Давай про самолеты!
– Про самолеты! Про самолеты! – загудел на разные голоса зал.
Я видела, что Ника всячески пытается скрыть свое волнение, но в глазах его была настоящая растерянность. Вдруг он сразу собрался.
– Ну так вот, товарищи! – уже весело заговорил он. – Для царского правительства жизнь человека ни во что не считалась. Летали мы на таких самолетах, которые что они, что мы гробами называли. Сейчас вы увидите эту смешную и несовершенную машину. – Ника продел в увеличительный фонарь стекло картины, и зрительный зал увидел заросшего бородой человека, который стоял вверх ногами? Это, очевидно, был знаменитый русский авиатор Жуковский.
Зал сразу загудел, наиболее возмущенные топали изо всех сил ногами. Послышались свистки.
– Чего орете, хулиганы? – завопил Васильев. – Чего разбушевались, сволочи? Ну правда, я картину не ту показал, эка важность… – Он зло таращил на публику глаза.
– Вон его! Вон! – загудел какой-то бас. – Он еще, сукин сын, обзывает! Народ оскорбляет!
– Ишь, гад, эка напился! – завизжал тонкий бабий голос. – Ему не лекцию читать, а в кабаке сидеть!..
Люди повскакивали с мест, толпились у рампы, угрожали.
Добрая библиотекарша догадалась опустить занавес, отделивший подмостки от разъяренной толпы, и, пока воинственно настроенные слушатели из первых рядов пытались взобраться на сцену, та же спасительница-библиотекарша успела втолкнуть Нику и меня, сидевшую за кулисами, в маленькую комнатку-чуланчик. Щелкнул ключ в замке. Мы были спасены.
Васильев сидел злой и мрачный, сжимая кулаки. Казалось, от злости он готов плакать, а может быть, и кусаться. Таким я его еще никогда не видела. Усугублялось все еще тем, что я была свидетелем его позора. Я же всячески сдерживала обуревавшие меня приступы хохота, успокаивала Нику и, как могла, утешала: искренно сказала ему, что иначе и быть не могло, что читать лекции не так-то просто, как ему казалось. Васильеву пришлось со мной согласиться.
Засев за письменный стол и забаррикадировавшись нужной литературой, я писала лекции о планеризме, или безмоторном полете. Только рассказав об этом, можно было перейти к авиации. Эта работа меня очень увлекла. Жизнь приобрела смысл. Я была даже почти счастлива.
Свободное копирование
