Итак, я доверилась во всем Нике, который пошел на розыски «скромной комнатки и старушки», которую я себе воображала доброй и славной, вроде нашей незабвенной няни Пашеньки.
Но как «скромненькая комнатка», так и «старушка» оказались преоригинальными. Мы переехали на Сергиевскую близ Литейного. Войдя в подъезд небольшого, довольно сумрачного каменного дома, мы позвонили в дверь на третьем этаже. Сначала женский голос долго пищал за дверью, нас впускать не хотел.
– Да я уже сегодня был у вас, – уверял Васильев, – и задаток дал… Я должен был поехать за вещами и женой… Я Васильев… Ну, вспомните хорошенечко!
После этих уверений за дверью захихикали, потом открыли, нас обдало запахом коптящей керосинки и перегоревшего лука. Женская фигура, кокетливо кутаясь в пуховый платок, метнулась в сторону.
– Ах, извините! – провизжала она. – Я не одета, ах, не смотрите на меня… проходите в зал, располагайтесь!
– В какой зал? Почему зал? – удивилась я.
– Я снял для нас зал! – торжественно объявил Ника и, широко распахнув дверь, втащил чемоданы.
Этот зал, может быть, и можно было назвать зальцем, так как на это претендовала мебель и то, как она была расставлена, а может быть, на это больше всего претендовала сама хозяйка, желавшая во что бы то ни стало иметь «зал».
Ряд убогих, с покривившимися ногами стульчиков, обитых дешевым, блестящим шелком ярко-кумачового цвета, важно стоял вдоль стен. Неправильное стекло большого зеркала противно искажало комнату, предметы и лица. Его овальная рама была густо окрашена золотым порошком под старинную бронзу.
На пианино букет из батистовых, когда-то, наверное, хорошо сделанных хризантем выцвел, посерел, и каждый цветок был теперь похож на пучок сморщенных мертвых гусениц.
– Чья это квартира? Кто здесь живет? – спросила я Нику.
– Одна дама, из бывших, – ответил он, – муж ее был, кажется, полковником царской армии.
Свободное копирование
