У брата была отдельная маленькая комната. Стены этой комнаты заклеились антирелигиозными плакатами и картинками. Помню, что мы с ним вырезали их из каких— то журналов. Еще помню в этой комнате портрет Фрунзе. В столовой висел портрет Толстого в рамке, наполовину закрашенной черной краской. Зимой устраивались домашние спектакли. Организовывались они на моей памяти Борисом. Старшие сестры уже в них не участвовали, а только помогали. Ставили «Сказку о рыбаке и рыбке». Все участники были мальчики, и меня очень смешило, что брат моей подружки Фани, Лева Гольдштейн надел юбку и платок. Помню какое—то представление с тенями на простыне. Помню вечер в день смерти Ленина. Это было или в 1925 или 1926 гг. В январе 1927 года я в Бобруйске уже не жила. Из программы того вечера помню, что пели «Замучен тяжелой неволей», Борис читал «Снежинки» Д. Бедного, а я «Пять ночей и дней» В. Инбер. У соседа и товарища Бориса тех лет был проекционный фонарь. Он сам его сделал. Помню и это «кино» в нашей гостиной. У другого товарища и соседа, Левы Германа был настоящий маленький киноаппарат и одна лента. И эту картину демонстрировали у всех соседей по очереди, в том числе и у нас. К сожалению, программ других спектаклей я не помню, так как все это происходило в мои дошкольные годы и раньше, пока мама еще была относительно крепка, т.е. держалась на ногах и работала. Воспоминания у меня об этих вечерах, больше «территориальные» — что в какой комнате происходило. Наверное, спектаклей было гораздо больше, но в памяти моей они не сохранились.
Помню, Борис собирал коллекцию птичьих яиц, минералов, денег. Он собирал гербарий и коллекцию насекомых.
Были вечера, когда, почему—то мы оставались с ним только вдвоем. Это было интересно и страшно. Мы вдвоем усаживались в большое плетеное кресло, и Борис рассказывал мне сказки. Я не помню этих сказок и не знаю, сочинял ли он их или пересказывал прочитанное, но все это было очень интересно и страшно. И когда он выходил в другую комнату или пересаживался на другой стул, я пищала от ужаса на весь дом. И тут Борис вдруг падал на пол и «умирал». Я знала, что он меня обманывает, но это был такой ужас! А потом он упрашивал меня не рассказывать маме, и я не рассказывала. И очень обижалась, что когда все дома, он мне не рассказывает такие интересные вещи. В такие же вечера, когда никого не было дома, он играл со мной в школу, даже в угол меня ставил за неуспехи. И вот так, играя, научил меня читать и писать лет пяти.
В детской библиотеке в Бобруйске издавался рукописный журнал. Борис участвовал в нем с самого детства. Когда ему было девять лет, в журнале было помещено такое его стихотворение:
«Прекрасный синий василек
Сорвала девушка во ржи высокой,
Сказав: какой хорошенький цветок —
Он как ребенок синеокий!»
Правда, добродушно посмеиваясь, говорили, что тут не обошлось без кого—то из старших сестер.
Стихотворством у нас занимались все. Часто играли в четыре рифмы (буриме) и даже составляли после таких вечеров журналы. Каждый вписывал в журнал свое «произведение». Но это было тогда, когда сестры были молоденькими девушками, Борис подростком, я же очень маленькой, и плохо все это помню. Журналы эти долго хранились, и я их читала уже лет в 13—14—ть.
В школе он с группой товарищей издавал журнал «Крок». Несколько его экземпляров долгое время хранились у нас.
