На чем же основан приписанный Бухарину рассказ о Памире? Ведь Бухарин и при всем желании не мог рассказать о том, что тогда еще не произошло. Николаевский упоминает опубликованные за границей мемуары Р. В. Иванова-Разумника, эмигрировавшего после длительного пребывания в заключении. В них он сообщает, что судьба свела его в заключении с пограничником, сопровождавшим Бухарина на Памир, что вполне могло быть правдой. Этих воспоминаний я не читала, но предполагаю, что часть сведений Николаевский почерпнул у Р. В. Иванова-Разумника, остальное придумал сам.
Темы вымышленных разговоров Николаевского с Бухариным по тем временам действительно крамольны. Чтобы подчеркнуть это, Николаевский сообщает, что А. Я. Аросев, якобы присутствовавший при одном из них, испугался и заметил: «Вот мы уедем, а вы напишете сенсационные воспоминания». На что Николаевский сказал: «Заключим соглашение: о наших встречах откровенно напишет последний, кто останется в живых». Меня, конечно, он в расчет не принимал. Да и могло ли ему прийти в голову, что я прочту его сочинения? Ошибся Борис Иванович, последней осталась я.
Какова цена «воспоминаниям» Б. И. Николаевского, надеюсь, я показала. И после «Письма старого большевика» считаю интервью Николаевского вторым фальшивым документом, который он создал почти через тридцать лет после первого.
Еще один странный документ, связанный с пребыванием Бухарина в Париже, появился через 28 лет после его отъезда и через 26 лет после его гибели — воспоминания жены Ф. И. Дана (сестры Ю. О. Мартова), опубликованные в Америке в 1964 году (Новый журнал. № 75), уже после смерти Лидии Осиповны Дан.
Лидия Осиповна Дан рассказывает о переговорах по поводу продажи архива Маркса достаточно точно и более объективно, чем Б. И. Николаевский. Ошиблась лишь в составе комиссии: вместо Аросева она упоминает Тихомирнова. Однако, когда она или, возможно, кто-то от ее имени посвящает читателя в сенсацию, равной которой даже Б. И. Николаевский не придумал, приходится заподозрить, не вписан ли этот эпизод кем-то в ее воспоминания (коль скоро они опубликованы после смерти Л. О. Дан).
Я имею в виду описание встречи Бухарина с Ф. И. Даном.
Бухарин действительно виделся с Даном, когда тот вместе с Николаевским приходил в гостиницу «Лютеция». «Анекдотический случай», как сказал Н. И. перед отъездом в Париж, произошел. Диалог между Бухариным и Даном повторять не стану; высказывания Бухарина о Дане, приведенные мною, и то, что Дан отказался вести переговоры по поводу продажи архива и поручил заняться этим Николаевскому, надеюсь, не забыты.
Но жена Дана пишет, что в апреле 1936 года Николай Иванович был в состоянии полнейшей обреченности и сам якобы пришел к Дану, потому что «просто душа запросила». Л. О. Дан утверждает, что Бухарин говорил Дану: «Сталин не человек, а дьявол» и что «Сталин всех их (большевиков. — А.Л.) сожрет». Он возвратился в Москву лишь потому, что не хотел стать эмигрантом.
Само заглавие воспоминаний — «Бухарин о Сталине» указывает на цель визита Бухарина. Но мог ли Бухарин пойти в гости к Дану, чтобы в апреле 1936 года компрометировать Сталина? Он бы и позже к нему не пошел!
Рассказ перемежается глупыми подробностями, вроде такой: «…но вот что, Федор Ильич, — якобы сказал Бухарин Дану, — если здесь разыграется фашизм, вы идите прямо в наше посольство, и там вас укроют». Или: «…он (Бухарин. — А.Л.) ушел от нас с явной жалостью, что такая сила, как Дан, пропадает зря». Между тем хотя Бухарин и расценивал Ф. И. Дана как силу, но силу антибольшевистскую, и в этом смысле сила не пропадала. Но ценности, с точки зрения Бухарина, его деятельность не представляла. Из этого вовсе не следует, что Н. И. хотел Дану гибели от рук фашистов или же не желал единого фронта в борьбе против фашизма и с Даном.
Так Бухарин в результате вымышленных показаний оказался хотя непрошеным, но все-таки желанным гостем Ф. И. Дана, во что легко поверили историки за границей, руководствуясь принципом: что написано пером, не вырубишь топором.
Свободное копирование
