Но в это время, уже ближе к осени, наконец, списались со старшей сестрой, которая оставалась в Кафане, и решили, что я мог бы туда поехать и поработать в химической лаборатории, потому что к этому времени у меня появилась любовь к химии, и она у меня шла очень хорошо. Проехать туда просто было невозможно, поэтому подождали случая, когда нужно было какого-то раненого сопровождать в те края, допустим, до Баку. Поезда были все перегружены, это понятно. И я поехал официально, по справке официальной, что сопровождаю такого-то раненого. Ехали, ехали, ехали, ехали… Наконец, я добрался до Кафана, немножко пришел в себя. Когда осмотрелись, оказывается, местечко в химической лаборатории уже успела занять дочь какого-то начальника. Мне ничего не оставалось делать, как поступить в механический цех. Там был довольно хороший большой цех для ремонта горного оборудования и для обогатительной фабрики. И там меня зачислили в ученики фрезеровщика. Учитель у меня был такой: ниже меня на целую голову, наверное, армянин, по-русски они все говорят понемножку, ПТУ какое-то кончал. Вот на стареньком фрезерном станке надо было в таких штангах специально делать прорези для того, чтобы туда впаяли победитовые резцы, потому что породы там были очень крепкие, кремнистые, и медь добывать было весьма нелегко. Ну, конечно, было скучно, потому что он и сам-то толком не все знал, не все мог объяснять, но перенял от тех, кто его учил, что можно покрикивать. Я скучал, что-то делал. И вдруг меня вызывают в отдел кадров, расспросили, что я тут делаю, и как и что, что я кончал и что не кончал. И этот заведующий отделом кадрами, армянин, который преподавал литературу в русском секторе, чуть ли не приказным порядком приказал мне поступить в школу, потому что там было три девчонки, две из них дочери каких-то более или менее начальников, а чтобы открыть класс, надо было четыре человека. Я сказал, что не хочу больше учиться, но он настоял. Ну, я так нехотя пошел учиться. Конечно, учеба на этом году войны тоже была так, ни шатко ни валко, совсем холодные, там же отопления никакого нет. Но с работы меня сняли, и я пошел в школу. Конечно, если бы я захотел, там можно было бы и на золотую медаль вытянуть, потому что конкурентов было мало, но аппетит ко всему этому очень пропал, не хотелось уже ничего делать. Как-то учился, дрожали от холода, потому что в печурках был какой-нибудь мокрый огрызок дерева и не горел, а окна там, конечно, одинарные были. Если зимние дни были холодные, то было всем очень невесело. Это десятый класс. Девятый я так и не кончил. Чуть-чуть, но не кончил.
