Весной 1942 года сложилась какая-то не совсем ясная ситуация на Южном фронте. Ожидали немецкого наступления, но было непонятно, где именно немцы попытаются нанести удар. Наша дивизия стояла на правом фланге 37-й армии рядом с 295-й дивизией из 9-й армии (замечательно: советская 295-я против немецкой 295-й). Стыки — всегда опасные точки, в которые может соблазниться ударить противник. Начальник разведотдела 37-й армии, подполковник Щербенко (будущий генерал), заподозрил этот стык как возможную мишень для немецкого прорыва, с которого может начаться летнее наступление на Южном фронте. Он при этом увлекся некоторыми малодостоверными агентурными донесениями, и у него сильно заработала фантазия. Он жадно ловил какие-то смутные слухи о передвижении немецких войск перед нашим фронтом, о прибытии румынской дивизии, о смене стоящей перед нами заштатной “зимней” 295-й немецкой дивизии свежими “летними” силами. Было ясно, что пока эта изношенная дивизия остается на своих позициях, наступления на нашем участке не будет. Щербенко приказал мне усилить бдительность и тщательно наблюдать за тем, что происходит перед фронтом дивизии. А я, основываясь на данных нашей разведки и наших НП (особенно НП дивизионной артиллерии), ничего не мог ему доложить, кроме того, что “перед фронтом нашей дивизии сегодня прошли три телеги и группа местных крестьян”.
Случилось так, что фантазии Щербенко нашли поддержку у другого честолюбца. В 980-м полку, где я раньше служил, был разжалован в рядовые за всяческое своеволие и ряд хулиганских проступков капитан Востриков— лихой командир первого батальона, некая вариация толстовского Долохова. Он любил шутки. Например, однажды, когда начфин должен был приехать в батальон раздавать жалование, Востриков велел своим “ребятам” бросить пару гранат недалеко от землянки КП и инсценировал нападение немцев, наслаждаясь ужасом, который испытал при этом начфин. Востриков где-то своевольно добыл корову, чтобы поить свое окружение молоком, реквизировал на свой риск продукты у крестьян и даже слегка поколотил, будучи в стельку пьяным, полкового “опера”. Как отчаянно храброму и дельному командиру, ему долго прощали “шалости”, но избиение “опера” требовало неукоснительного отмщения. Его судили, присудили к чему-то “с отправкой на фронт”, как это тогда называлось (то есть с отсрочкой наказания, фактически — до скорого снятия судимости; так же было и с Рабиновичем, нечаянно убившим красноармейца), и, разжаловав в рядовые, назначили командиром особой “истребительной” роты, которую выставили специально для защиты стыка двух армий, где ожидался возможный прорыв со стороны противника.
Свободное копирование
