В начале войны, испугавшийся до смерти, Сталин, дал задний ход и с 1942 года разрешил религию, пытаясь обмануть доверчивое население, показывая свой режим лучше, чем он был на самом деле. Коммунисты боялись скорее не того, что солдаты перейдут на сторону противника, а то, что, разделавшись с Гитлером, войска также разделаются и со Сталиным, памятуя предвоенные чистки в армии, отправку во время войны попавших в плен или окружение в лагеря и многое другое.
Красное лицемерие не знало границ. В 1937-39 годах большевики заставляли попов и монахов пешком идти до места ссылки (естественно треть не доходила, что им и хотелось), убегающая от немца Красная Армия взрывала все колокольни, чтобы лишить врага возможности обстреливать местность - а теперь в разрушенные и опоганенные храмы возвращались священники. Надежды Сталина оправдались – народ не поднял оружия на своего тирана. Недаром говорят, что собака любит палку, которая ее бьет. Какой народ, таков и правитель.
В Москве новые храмы не открывались, но зато и карательные меры к верующим и священнослужителям пока не принимались. Попы пели здравицы в честь Сталина, Красной Армии, народ ходил молился об освобождении страны от врага! А в армии могли расстрелять за нательный крестик! Полный бред!
Именно тогда и родилось, как я его называю, «новое красное христианство». Потому, что Православие в РСФСР, как тогда называлась наша страна, было позабыто и причем довольно основательно. Ведь с момента запрета религии прошло 25 лет. Большинство священников и монахов было арестовано или расстреляно, много верующих – тоже, а много и умерло за четверть века. Но даже те, кто был крещен еще при Батюшке-Царе, те, кто ходили в церковную школу, за такой срок все успели позабыть. Книги и иконы были выброшены на помойку – еще бы – за них могли посадить. Молитвы и таинства – не исполнялись – боялись безбожной власти. Да и, честно сказать, многим пролетариям, получившим от советской власти рай на земле на религию, обещающую рай на том свете, было основательно наплевать.
И вот, повинуясь новой моде народ, основательно позабывший Православную веру, потянулся в церковь. Попам было запрещена агитация, поэтому они только вели службу и все, не рассказывая ничего о смысле таинств и прочее. Народ варился в собственном соку, не зная, ни как надо молится, ни как вести себя в церкви, ни что, вообще, надо делать. При отсутствии письменных источников информации (книги были уничтожены), пришлось использовать устные, то есть расспрашивать друг друга.
Учитывая русский матриархат, устными источниками информации стали старухи. И началось… Каждая рассказывала, то что помнила, а то, что забыла – дофантазировывала, вытаскивая из памяти различные суеверия, приметы байки, слышанные в детстве, и всякую другую ахинею, которая к Православию никакого отношения не имела. В народе бытовало многое из того, что было порождено языческими культами наших предков, которое, как ни насаждали попы Православие, свято хранилось на протяжении тысячелетий. Вот и получалось, что каждая старушка создавала свою версию Православной веры с поправкой на язычество.
Мою мать ввела в церковь ее бабка, потому что мать, Евдокия Дмитриевна, несмотря на то, что была крещена в мятежном 1905 году, церковь не то, что не любила, а, попросту, боялась ее. Она ей казалась мрачной, и страшной, наполненной какой-то таинственной злобной силой. Не Бога она видела в церкви, а Черта. И даже, умирая, просила мою мать ни в коем случае не отпевать ее в церкви, а уж, если отпевать, то не оставлять гроб на ночь. «Там страшно, темно и холодно» – говорила она, плача. Хорошо, что мать свято выполнила ее наказ.
Интересно то, что в моей матери, до самой кончины, сохранилась черта неприятия церковного катехизиса и установления какого-то своего, собственного, понимании церковной веры. И, когда, после падения, коммунистического строя, церковная литература стала доступной, мать не прочитала ни одну религиозную книгу. Причем ее подход к катехизису был весьма оригинальным – со словами – «мало ли, что там понаписали, я с одиннадцати лет в церковь хожу и больше их знаю». Когда ей батюшка напомнил о необходимости посещать церковь, то она ему возразила не просто «не хочу», а вполне обоснованно, с ее точки зрения, сказавши – «Зачем, ведь Бог везде, я могу молится, где хочу!» Вот такие у нас прихожане…
Мать рассказала, что в 1943 году на карточки, вместо хлеба, к Пасхе, давали куличи. И она может одну, а может две ночи стояла в очереди, пока их, наконец, привезли. Она ходила только в Елоховскую церковь – приходская Ирининская церковь была опоганена Клубом Ворошиловских стрелков. Да и как-то побаивалась она ее после того, как там выступал кукольный театр. Народу, особенно в престольные праздники, собиралось там очень много. Один раз, видимо, в 1944 году на Пасху, ни в церковь, ни во двор церкви нельзя было войти, такая там была толпа. Тогда поп, открыв окошко в колокольне, кропил из него куличи прихожан, стоявших на улице и державших их над головой на вытянутых руках.
Поскольку икон не было, возник культ священных предметов, по типу языческих священных деревьев, рощ и полян, но только священными (все-таки Православие) признавались вещи с Христианской символикой. А где, в то время, можно было найти такое – только в музее и на… кладбище. Несмотря на погромы, устраиваемые воинствующими безбожниками, сборщиками металлолома и просто отморозками-вандалами, многие предметы христианского культа на кладбищах сохранились. Где-то кресты, где-то образа, а вот на Немецком кладбище еще и скульптуры. До Октябрьского переворота Немецкое кладбище больше было похоже на музей изящных искусств – столько на нем было художественных произведений. Архитектура, мозаика, скульптура – островок европейской культуры в болоте российского Домостроя. Много-много уничтожили пролетарии, но многое и осталось.
И вот на Немецком кладбище, ни с того, ни с сего, началось почитание двух фигур. Их называли, в народе, «Черный Спаситель» и «Белый Спаситель». Черный стоял невдалеке от центральной аллеи, слева, а Белый в правой части кладбища, достаточно далеко от входа. Наибольшим почетом пользовался Черный Спаситель – покрашенная в черный цвет бронзовая фигура на надгробии. Мать уверяет, что рука Спасителя была приопущена вниз, пальцы собраны в кулак, кроме указательного, который был вытянут вперед. И вот этот вытянутый палец беспокоил и будоражил женскую часть населения. Видимо сильны были в глубине русской души фаллические культы. Сказывалось и отсутствие в домах мужчин, ушедших на войну. Видимо все мысли женщин были только о продолговатом предмете округлой формы. Конечно палец стал почитаться святым. Сначала молящиеся просто держались за этот палец, потом пошли дальше и стали целовать с таким усердием, что слизали краску, но, несмотря на это, он никогда не зеленел, а оставался блестяще-желтоватым.
К этому пальцу стекались все кому не лень. Непонятно, что они искали – мать не рассказывала о исцелениях, о чудесах. Просто все шли прожиться к Черному Спасителю и, видимо, попросить его о чем-либо. Мать ни о чем не просила, просто – все прикладывались и она тоже.
Конечно ничего хорошего от целования бронзового истукана произойти не могло. Видимо многие позаразились и, может быть, и попомирали от этого, поскольку через некоторое время появилась новая мода – лить воду из одной банки на палец Черного Спасителя и собирать ее в другую. Такая вода считалась особенно святой, святее, чем святая из церкви.
Отмечу, что мать рассказывала о многих случаях отравления святой водою из церкви. Существовало поверие, что святая вода, взятая под Пасху, не портится до следующей Пасхи. Но, видимо, у церкви, после изъятия Красной Властью ценностей, осталось мало серебряной посуды и святая вода была святой лишь на одну десятую. Потому что мой дед сильно проблевался святой водой еще в 1940 году, когда перед Пасхой допил остаток старой Пасхальной воды.
И вот моя мать, выстояв на морозе (когда микробы не активны) около полутора часов, пролила воду, через палец Спасителя и получила паратиф – какое-то кишечное заболевание, сейчас уже хорошо позабытое. Ну ничего – исхудала, осунулась, но выжила – молодая была.
Что интересно – урок ей, и пошел, и не пошел даром. С одной стороны, мать всегда стремилась облобызать какие-то там чудотворные иконы, плащаницы и прочую церковную дребедень, а с другой стороны, она всегда старалась не дотрагиваться губами до святого предмета. Вот такая интересная у не была двойственность. То ли страх подавлял желание, то ли желание превозмогало страх, но чувство самосохранения диктовало правильный ответ.
После окончания войны, Черного Спасителя быстренько с кладбища убрали. Ходили какие-то слухи, что его будут реставрировать, поскольку почитание его пальца нанесло ему большой урон, но обратно он так и не вернулся. А тут началось очередное гонение на религию (поскольку война была выиграна и Сталин мог снова издеваться над собственным народом). Люди стали исполнять обряды тайно и Черный Спаситель был забыт, что мать даже в 1971 году уже не могла показать мне место, где он находился.
Белый Спаситель пользовался меньшей популярностью, может быть потому, что размещался далеко от входа, а может быть из-за отсутствия у него выделяющегося объекта почитания. Скульптура изображала Христа в хитоне с опущенными руками и поникшей головой. Зато вокруг него была целая декоративная группа – стена то ли с мозаикой, то ли с фресками на евангельский сюжет, замощенная площадка перед изваянием, красивая ограда. Поэтому почитание Белого Спасителя сводилось к молению перед ним и стоянию на коленях. Народа около него бывало мало. Мать рассказывала, что иногда ей становилось страшно одной среди могил, надгробий и покойников. Хотя ей нравилась тишина и какой-то особое молельное настроение в этом месте. Белый Спаситель как-то тихонько пропал еще во время войны и никто, особенно, не сокрушался о его пропаже.
