Так же быстро был мною сдан и экзамен из политической экономии и статистики, и, таким образом, все главное было уже помечено вожделенной цифрой 5. Оставалось только торговое право у бесцветного профессора Михайлова; и оно "проехало благополучно".
Такой экзамен напомнил мне николаевское время в Казани, а последерптской "предметной системы" и гораздо большей серьезности испытаний -- казался чем-то довольно-таки школьным, гимназическим.
И не мог я не видеть резкого контраста между такой плохой подготовленностью студентов (державших не иначе как на кандидата) и тем "новым" духом, какой к 60-м годам начал веять в аудиториях Петербургского университета.
Но одно дело -- увлечение освободительными протестами, другое -- усидчивый труд или, по крайней мере, общая развитость и начитанность. Некоторые студенты из петербургских франтиков прямо поражали меня своей неразвитостью. Они буквально не могли грамотно построить ни одной фразы, и нет ничего удивительного, что меня остановил Андреевский после пятиминутного ответа.
И забавнее всего было то, что такие "бакенбардисты" (термин из "Гамлета Щигровского уезда") начинали сейчас же торговаться.
-- Я не могу вам поставить больше трех, -- деликатнейшим тоном говорил такому индивиду все тот же Андреевский.
-- Нет-с, господин профессор! Я на этом помириться не могу! Мне необходима по меньшей мере четверка.
И такие спорщики преобладали.
На побочные науки были даны другие дни. Обязательным предметом стояла и русская история. Из нее экзаменовал Павлов (Платон), только что поступивший в Петербургский университет. Более мягкого, деликатного, до слабости снисходительного экзаменатора я не видал во всю мою академическую жизнь. "Бакенбардисты" совсем одолели его. И он, указывая им на меня, повторял:
-- Как же мне быть, господа? Вот они (это я) как отвечали -- и я ставлю им пять. Могу ли я, по совести, ставить вам столько же?
Свободное копирование
