Утром Симочка проснулся как ни в чем не бывало. Он оставался по-прежнему очень спокойным и терпеливым ребенком. Если он был сыт, то весело агукал, произнося на разные тоны одно и то же слово: «Агу!». А если он хотел кушать, то не кричал, как это обычно делал Коля: наш старший сын внезапно вскрикивал, как будто его кто-то укусил, и орал, как резаный, до тех пор, пока его не возьмут на руки и не всунут в рот бутылочку с едой. Симочкиного же крика мы не слышали. Если он спал, то не пробуждался от шума и ора малышей, которых около его кроватки бегало уже трое: Митя, Коля и Витя.
А когда Сима хотел кушать, то сначала начинал глубоко вздыхать. Эти вздохи повторялись все чаще, переходя понемногу в жалобные стоны. «Расходится, как медный самовар», — говорила бабушка. Дальше вздыхать малышу мы не давали, подсовывали ему на подушечке очередную бутылочку. Он высасывал ее до дна и снова улыбался и агукал. Его не пеленали, не укачивали, редко брали на руки, так как он был «неподъемный».
В шесть месяцев он весил десять килограммов, а в девять месяцев — двенадцать килограммов (мы клали Симу в узел из пеленок и узел безменом поднимали над постелью).
В девять месяцев, то есть к началу Великого поста, Серафимчик самостоятельно пошел по дому. Падая, он тихо лежал на полу, так как сам еще вставать не мог. Но пол был у нас тогда деревянный, покрытый половиками, от которых несло детским запахом. Ничего, к этому мы привыкли, главное — дети были здоровые.
Свободное копирование
