С января 1883 года при реформированных театрах под надзором нового директора Всеволожского образовался и новый комитет, состоявший из двух отделений. Во втором заседании комитета 1-го отделения, под председательством Григоровича, — Зотовым, Васильевой, Сазоновым и Федоровым была пропущена пьеса. Замечу, кстати, что это была единственная пьеса, пропущенная комитетом за всю весну 1883 года. "Неодобрения" комитета иногда были более чем странны. Так 16 марта была не допущена на сцену известная комедия Сухово-Кобылина "Смерть Тарелкина". Никто из членов комитета не понял, что такое это произведение. В протоколе, не знаю кем из членов составленном, говорится:
"Полицейское самоуправление (?) изображено в главных чертах такими красками, которые в связи с неправдоподобностью фабулы умаляют силу самой задачи и явно действуют во вред художественности. Пьеса единогласно неодобрена".
Протокол подписали: Григорович, А. Потехин, В. Крылов, В. Зотов, Савина, Шуберт и Сазонов.
Выделяя три последних имени как лиц, принадлежащих к актерской среде, решительно потерявшихся от той новизны формы, которую ввел автор, — нельзя с крайним изумлением не остановиться на первых четырех фамилиях. Что это? Недоразумение?
Как мог Зотов, автор "Всемирной литературы", или Потехин — товарищ Кобылина по реализму театра 50-х годов, — как могли они присоединиться к нелепому мнению других j членов комитета?
Крылов всегда боялся конкуренции: успех каждого автора он считал залезанием в его карман, и он, боясь успеха "Тарелкина", более всех ратовал против пьесы.
Когда я встретил его в конторе после моего первого успеха в Александрийском театре, по окончании представления "На хуторе", он с пеной у рта накинулся на меня:
— Что вам надо от театра! — кричал он своим дискантом. — Вы беллетрист — сидите в беллетристах! Зачем вы пролезаете на сцену? Зачем вы мешаете мне? Порядочно это? Честно?
— Я не пролезаю, а иду, когда меня зовут, — указал я.
— Я вас прошу, не пишите больше пьес. Вы и мне напортите, и сами ничего не добьетесь.
— Да кто вам мешает, — пишите три пьесы в год и ставьте, — ответил я.
— А может быть я хочу писать не три пьесы, а четыре! А вы — занимаете место моей четвертой пьесы!
Он схватил меня за руку и с мукой в голосе продолжал:
— Поймите — это мой хлеб, а для вас — забава. Я существую театром, а вы пишите пьесы мимоходом. Голубчик, умоляю вас, ну ради Бога, больше не пишите!..
Я ему не только не дал слова не писать, но обещал в будущем написать, по крайней мере, тридцать пьес. Но я его успокоил:
— Впрочем, могу вам обещать, что в ближайшие два сезона я не буду ставить пьес, потому что занят Историей искусств — и мне не до театра.
Свободное копирование
