Останавливаться на описании Буэнос-Айреса не стоит: об этом огромном городе, одном из крупнейших в мире, писалось уже столько, что каждый читатель представляет себе его почти так же хорошо, как Париж или Нью-Йорк. Отмечу только очень удобную планировку улиц и систему нумерации домов — в совокупности это позволяет ориентироваться тут гораздо легче, чем в европейских столицах.
Здесь кипела и деловая, и праздная жизнь, последняя почти не замирала и ночью. Из ресторанов и увеселительных заведений лились приторные напевы всевозможных танго, витрины бесчисленных магазинов были великолепны, изобилие переливалось через край, а дешевизна нас просто поразила. Когда покупая что-нибудь, мы спрашивали цену и сравнивали ее с европейскими, нам первое время казалось, что мы плохо поняли торговца или что он над нами потешается. И группа воздержалась тут от широких закупок лишь потому, что в Парагвае, по уверениям старожилов, все нам необходимое стоило еще дешевле.
Как раз в эти дни в Буэнос-Айресе происходил всемирный католический конгресс. Весь город был по этому случаю нарядно разукрашен, а по ночам сиял огнями грандиозной иллюминации. На главных улицах, где к вечеру останавливали автомобильное движение, густо толпился празднично одетый народ, среди которого виртуозно и лихо работали карманные воры: они, как и католики, но с более практическими целями, съехались на этот конгресс со всех концов земли, Полиция неустанно предупреждала об этом публику через громкоговорители, но несмотря на нашу бдительность, у троих в первый же день вытащили из карманов бумажники.
В ту пору здесь еще царили строгие нравы. На улицах преобладали темные костюмы и закрытые платья; в спортивной рубашке, без галстука, если даже сверху был одет отличный пиджак, мужчину ни в один ресторан или кинематограф не впускали; аргентинские женихи имели право встречаться с невестой только раз в неделю, в дверях ее дома, под неусыпным наблюдением выглядывающей из окна мамаши. Во всех кафе и ресторанах для одиноких мужчин и для семейных существовали особые отделения.
На пятый день вечером мы, со всем нашим багажом, оставшимся в таможне, были погружены на большой, довольно комфортабельный речной пароход и пустились в дальнейший путь. Кто-то из пароходного персонала, отнюдь не отличавшегося любезностью (традиция, которая на аргентинских пароходах свято соблюдается и до сих пор), все же милостиво сообщил, что вверх, по рекам Паране и Парагваю, нам предстоит плыть до Асунсиона около пяти суток и что по пути будет двадцать две остановки в прибрежных городах и городках. Забегая вперед скажу, что все эти остановки были непродолжительны и что нам, русским, как водится, нигде ступить на берег не разрешили.
Дельту Параны, которая довольно живописна и изобилует буйной растительностью, мы прошли ночью, а следующие сутки нашего речного пути были весьма небогаты впечатлениями. Огромная и многоводная Парана делится тут на несколько рукавов, их пологие и поросшие мелким ивняком берега однообразны до уныния и лишь чуть отраднее выглядят многочисленные островки, покрытые свежей зеленью. Ничего живого, даже птиц здесь почти не было видно.
Почти такое же однообразие пейзажа сопровождало нас и на следующий день, только берега местами стали повыше, да изредка на них, кроме низкорослых ив, можно было увидеть другие, более крупные деревья, а позже и одиночные пальмы.
После полудня мы обратили внимание на какие-то темные облака, клубившиеся в большом отдалении, над левым берегом. Через час эти облака, приблизившись, стали перекидываться через реку и оказались огромными стаями саранчи. Мы как раз проезжали мимо аргентинской провинции Энтрериос, которая является главным поставщиком этих насекомых не только на Аргентину, но также на Парагвай, Уругвай и смежные области Бразилии. До самой ночи летели эти полчища мимо нашего парохода, держа путь на север. С непривычки мы пришли в ужас, думая, что к нашему приезду Парагвай будет обращен в пустыню. Но пассажиры аргентинцы нас заверили, что это „Пока коса" (пустяки) и что в нынешнем году саранчи уродилось необыкновенно мало. Действительно, как мы позже узнали, до Парагвая она не долетела. Но впоследствии мне не раз приходилось наблюдать результаты ее опустошительных нашествий.
На третий день сделалось заметно жарче и вид берегов начал постепенно меняться. На них все чаще стали виднеться пальмы, а потом и целые пальмовые рощи; появились и другие деревья, свойственные субтропикам. Из прибрежных лагун при нашем приближении то и дело тяжело поднимались стаи диких гусей и уток, которых, видимо, от начала века здесь никто не беспокоил. Наконец, под вечер, совсем близко от парохода из воды медленно высунулась корявая морда, а за нею и спина порядочного крокодила. Появление нового „земляка" группа приветствовала преувеличенно радостными криками. Вероятно многие, как и я, только в этот момент полностью осознали, что с нашим привычным прошлым навсегда покончено и мы переступили порог нового мира, где неведомо как распорядится нами судьба...
Наутро следующего дня пейзаж снова изменился: берега реки начали одеваться густым, но пока еще низкорослым лесом. За полдень мы миновали последний из больших аргентинских городов — Корриентес, и вскоре Парана почти под прямым углом повернула на восток. С севера в нее тут впадает не менее многоводная река Парагвай, по которой шел наш дальнейший путь. Слева от нас потянулось теперь аргентинское Чако, а справа — берега нашей обетованной земли — Парагвая.
