Так шло время до рокового 1914 года. В апреле месяце этого года я должен был, по всем правилам, уехать домой. В это время царю понадобился новый лейб-казак, и наш командир полка спросил; нет ли кого-нибудь из отправляемых домой людей, кто хотел бы получить это место. Многие вызвались, и я был в их числе. В один прекрасный день все претенденты были выстроены в шеренгу для представления царю, который сам должен был выбрать счастливца. Царь подошел ко мне и спросил: – Как тебя зовут? – Тимофей Ящик, Ваше Величество! – Ящик... Мне кажется, что я слышал раньше эту фамилию. Я позволил себе сказать, что мой брат, который старше меня на 12 лет, служил в царской лейб-гвардии. Он быстро и внимательно взглянул на меня и сказал: – Я беру этого Ящика! Я и виду не подал, что от счастья не мог стоять на ногах. Мне было 36 лет. Как говорится, был в своем лучшем возрасте, но казалось, что моя жизнь только начинается.
В апреле 1914 года я приступил к службе в качестве первого лейб-казака{26}. А через три месяца началась война. Обязанность лейб-казака делили по очереди кубанские и терские казаки и сейчас как раз была очередь кубанцам представляться на этот важный пост.
Обычно царского лейб-казака меняли два раза в год. Но из-за особых условий, о которых расскажу позже, я прослужил почти три четверти года. Я быстро выучил то, что требовал царь от своего лейб-казака. Это было не так уж и сложно. Я должен был только круглосуточно находиться в его распоряжении. Когда царь утром отправлялся гулять в парк, то я следовал за ним на соответствующем расстоянии. Если царь хотел мне что-то сказать, он иногда взмахом руки подзывал меня поближе. Чаще всего это случалось, когда он находил подкову, а так как царь твердо верил, что подкова приносит счастье, то каждый раз я должен был забирать ее с собой домой.
Царь чаще всего гулял в парке, где занимались верховой ездой сотни офицеров и рядовых казаков, поэтому неоднократно случалось, что он находил разные подковы, которые я должен был подбирать и засовывать за ремень. Когда я возвращался обратно во дворец, то передавал подкову камердинеру, и тот каждый раз приходил от этого в отчаянье. Он абсолютно не верил, что подкова имеет свойство приносить счастье. Я не знаю, приносили ли они счастье в то время, но что касается последующих лет, то русскому царю они счастья не принесли.
Однажды, когда царь гулял в парке, он, как обычно, подозвал меня, помахав рукой. Я подумал, что он снова нашел подкову, но оказалось, что речь шла совершенно о другом. Незадолго до этого в той местности, где был расположен мой дом, произошло сильное наводнение. Император получал подробные рапорты о положении в месте катастрофы, где огромные площади и дома стояли под водой{27}. Но очевидно он хотел узнать, что простой народ думает об этом несчастье, и поэтому спросил, получаю ли письма из дома? Я рассказал ему обо всем, и царь слушал меня очень внимательно. Массы воды из Азовского моря были вытеснены на Кубанскую равнину, что случалось довольно часто, но в значительно меньшем масштабе, чем на этот раз. Эта вода нанесла значительный урон. Вообще-то таким способом море обычно приносило нам в дар огромное количество рыбы, которую мы легко ловили на крючок и кидали затем в телегу. После этого море мирно отступало. Но на этот раз вода поднялась во время шторма, который длился пять часов, и оставила после себя толстый слой грязи на только что засеянных полях. Посевы были уничтожены. Скот утонул. Как только царь убедился в правдивости официальных докладов, он и его супруга проявили свою доброту по отношению к потерпевшим и пожертвовали им по 25 000 рублей каждый. Вот таков был государь.
Моя служба состояла в том, чтобы всегда быть рядом с царем. Во время аудиенции я стоял в зале для гостей, ожидающих приема, а когда он выезжал или совершал верховую прогулку, я следовал за ним. Если царская семья собиралась в театр, что, впрочем, бывало не очень часто, я стоял в передней перед царской ложей. Время шло, и я старался научиться тому искусству, которое было важнейшим для лейб-казака: полностью уйти в тень, чтобы никто не замечал твоего присутствия, и все же быть настолько близко, чтобы в любой нужный момент вновь появиться. В качестве лейб-казака я жил в самом дворце.
Когда мы жили в казармах, мы прошли основательный курс ориентирования на местности, так что я знал каждый уголок и каждый клочок земли в окрестностях дворца. Совершить покушение на царя было невыполнимой задачей, если человек, задумавший покушение, не нашел доступа в самый приближенный к царю круг людей. Парк кишел сыщиками, одетыми в гражданское платье, за которыми, в свою очередь, наблюдали жандармские чины, также в гражданской одежде. Они могли в любой момент появиться и учинить проверку, инспирировав опасную ситуацию. Чтобы свободно передвигаться по дворцу, нужно было очень хорошо знать расположение его 300 комнат и залов. Караульная команда часто сменялась. Моя служба не вызывала у меня трудностей. Царь был спокойным и простым человеком. Нужно было только знать свои обязанности, а он никогда не предъявлял непомерных требований.
В то время царю было около пятидесяти лет{28}, но по нему это не было видно. Он был превосходным спортсменом: хорошо держался в седле, блестяще стрелял и был выдающимся гимнастом, в особенности отличным прыгуном. Несмотря на свой зрелый возраст, он брал с большой легкостью самые высокие препятствия. Я был свидетелем его меткости в стрельбе. В одной из поездок он вышел из экипажа поговорить с солдатом. Вдруг он увидел орла, который опустился на скалу на расстоянии 500 метров. В тот самый момент у царя проснулся охотничий инстинкт. Он взял у солдата ружье, заряженное пулей, прицелился и... попал. Позже офицер забрал подстреленного орла, конечно, чтобы сделать из него чучело.
Теннис был современным видом спорта, который царь любил больше всего. Он и один из моих вышестоящих начальников, позднее генерал, Зборовский часто играли друг с другом так, что пот буквально стекал с них обоих ручьями. Но, прежде всего, царь был совершенно необычайным «ходоком». Когда он шел, то нам, молодым и привыкшим к маршировке людям, не удавалось выдерживать его темп.
