За исключением России и, быть может, Болгарии в мире нигде еще не было коммунистов. Как старые революционные школы, так и молодое поколение эпохи войны были бесконечно далеки от большевистского менталитета. Все эти люди представляли движения, отставшие от хода событий, выказывали много доброй воли и мало способностей. От Французской социалистической партии прибыли Марсель Кашен и Л.-О.Фроссар. Кашен, как обычно, держал нос по ветру и, чтобы сохранить популярность, полевел — ранее в интересах французского правительства он оказывал содействие милитаристским кампаниям Муссолини в Италии (1916). В Варшаве по пути на конгресс Кашен и Фроссар провели переговоры с польскими социалистами, одобрявшими контрреволюционную агрессию Пилсудского. [Как только это стало известным, Троцкий настоял на их безотлагательной высылке — и мы больше их не видели. Изгнание «этих политиканов» вызвало, кажется, всеобщее удовлетворение]. Парижский комитет III Интернационала прислал старого друга Троцкого, горячего интернационалиста, профсоюзного деятеля Альфреда Росмера. Росмер, со своей сдержанной улыбкой, был воплощением бдительности, скромности, преданности. Его коллега по комитету Раймон Лефевр, высокий парень с резким профилем, санитар Верденского сражения, поэт и романист, автор книги, выразившей в избыточно лирическом стиле «символ веры» человека, вернувшегося из окопов, под названием «Революция или смерть!». Он взывал от имени выживших представителей поколения, оставшегося лежать в братских могилах. Мы быстро стали друзьями.
Из итальянцев я вспоминаю ветерана Ладзари, прямого старика с возбужденным голосом; бородатую, близорукую профессорскую голову Серрати; Террачини, строгого и сухого молодого теоретика; неистового Бордигу, трепетавшего под грузом идей, знаний и суровых предвидений.
Маленькая, с тонким, уже материнским лицом, обрамленным расчесанными на прямой пробор черными волосами, распространяющая вокруг себя необычайную приязнь, Анжелика Балабанова еще надеялась, что Интернационал станет чистым, благородным и немного романтическим.
Из англичан я общался лишь с Галлахером, коренастым, как боксер. Из Соединенных Штатов приехал Фрейна, на котором висело тяжкое подозрение, и Джон Рид, [очевидец большевистского восстания 1917 года, чья книга о революции уже заслужила уважение. Я встречал Рида в Петрограде, откуда мы организовали ему тайный отъезд через Финляндию; финны пытались расправиться с ним и некоторое время продержали в гиблой тюрьме. Теперь Рид был под впечатлением поездки по малым городам Подмосковья, откуда вывез образ призрачной страны, где реален лишь голод, и удивление, что советская работа все-таки продолжается. Это был высокий, крепкий, расчетливый и холодный энтузиаст, обладавший живым умом и чувством юмора.]
Я снова встретил Раковского, руководителя советского правительства Украины, терзаемой сотнями белых, националистических, черных (анархистских), зеленых, красных банд; бородатый, одетый в мятую солдатскую форму, он неожиданно заговорил с трибуны на великолепном французском. Из Болгарии приехал Коларов, массивный, важный, с небольшим брюшком; он сразу же пообещал конгрессу взять власть в своей стране, как только Интернационал того пожелает! Из Голландии в числе прочих прибыл Вайнкоп, черноволосый, с выступающими челюстями, агрессивный с виду, но на самом деле созданный лишь для того, чтобы слепо следовать за другими. Из индийцев приехал через Мексику Манабендра Нат Рой, тощий, долговязый, смуглый до черноты, с курчавыми волосами, в сопровождении скульптурной англичанки, которая в своем легком платье казалась обнаженной. Нам не было известно, что в Мексике на него пали нехорошие подозрения; вскоре он станет создателем маленькой индийской компартии, проведет годы в тюрьме, выступит против оппозиции с нелепыми обвинениями, сам будет исключен, а затем вновь обретет милость, но это будет много позже.
Свободное копирование
