10. Пригодившийся гипноз

Скоро мне надоело читать восторженные письма Сергея о кроватках и колясках и я, наконец, написала ему, что ничего этого уже не нужно и что возвращаться я не собираюсь. Наступил некоторый перерыв в письмах, а затем я получила гневное послание, где он, акушер-гинеколог, пишет мне не о самом факте аборта, а о том, «как это ты могла показаться постороннему мужчине в таком виде», и что он сомневается, сможет ли теперь прикоснуться ко мне.

На это я ему вообще ничего не ответила, и вдруг, неожиданно, он заявился ко мне в Вяземскую больницу. Умолял и плакал, что приехал за мной, что просит простить его за все огорчения, которые он мне причинил, и что с его стороны все теперь будет хорошо, он никогда не скажет и не сделает мне ничего плохого, очень страдает и переживает. Так продолжалось три дня. Я, дурочка, поверила ему и после шести месяцев отсутствия снова очутилась в Смоленске.

Две недели наша жизнь была спокойной и благополучной, а потом началось все сначала. Он сказал, что на лето мы снова уедем на работу на периферию, и увез меня в глухомань в Ярославскую область, чтобы я не имела ни с кем общения. Это было село Капцево, и попасть в ближайший город – Ростов Ярославский – можно было только на пароходе по озеру Неро. Сергей был там заведующим медпункта, а я работала фельдшерицей на приеме больных. Кроме нас была только санитарка. Оставшись полностью во власти мужа, я была снова в положении. Я не хотела ребенка — просто потому, что знала, что не могу и не хочу связывать с Сергеем свою жизнь.

Попав снова в ловушку, я не знала, что же мне делать, а срок беременности был уже около трех месяцев. Наверное, на нервной почве у меня началась неукротимая рвота, организм не принимал никакую пищу, я была в ужасном состоянии. И начала применять всякие меры для выкидыша: прыгала с высокого окна, посмотрела смертельную дозу хинина и выпила полдозы (5 г), отчего совсем оглохла. Я поняла это, когда Сергей вошел в комнату и стал говорить со мной, а я не услышала ни звука. Повернулась к стене и сказала, что я хочу спать и что у меня болит голова. К вечеру глухота уменьшилась, но результата никакого не случилось. Однажды он куда-то ушел, я решила сделать горячее спринцевание, но внезапно он вернулся и, застав меня за этим делом, разъярился, бросил об пол стеклянную кружку и стал кричать: «Ты понимаешь ли, что ты делаешь? Если у тебя начнется кровотечение, то я ничем даже не смогу тебе помочь, потому что здесь нет никаких инструментов для абортария, и ты истечешь кровью и умрешь!»

Я сказала, что не могу терпеть эти муки, что меня рвет от всякой пищи, я постоянно чувствую слабость и головную боль. Он сказал, что это пройдет, и действительно — вроде мне стало полегче. Вскоре он должен был ехать в Ростов за медикаментами, а я упросила его не оставлять меня одну и взять с собой. После некоторых колебаний он согласился, мы отправились с ним на пароходе, и, как только остановились в гостинице, я стала просить, требовать и настаивать, чтобы он уговорил своего приятеля-гинеколога, который работал здесь в больнице, сделать мне аборт.

Бурная дискуссия продолжалась целую ночь, но я категорически сказала, что если он этого не сделает, то я утром с первым поездом уезжаю в Смоленск и больше не хочу его видеть ни при каких обстоятельствах. Наконец он взял с меня слово, что если он пойдет на это, то я вернусь с ним обратно. Тогда он договорился со своим знакомым врачом, присутствовал при процедуре весь бледный с перекошенным лицом, и мы вернулись назад, в Капцево.

Через некоторое время мы уехали в Смоленск, Сергей бросил свою аспирантуру и взял назначение заведующим акушерским отделением большой больницы в поселке Гаврилов-Ям (в то время – Заря Социализма) Ярославской области, где могла работать и я. Больница была при знаменитой раньше фабрике купца Локалова, которая производила голландское полотно для женского белья и постельных принадлежностей.

Сотрудники жили в доме с коридорной системой, и мы получили две комнаты. Вокруг было очень зелено, поблизости протекала река Которосль, в которой было много рыбы. Я научилась сама коптить больших лещей — это оказалось очень вкусное блюдо. В больнице работали врачи разных специальностей, и мы сдружились с Валентиной Иосорович — молодой докторшей, которая жила рядом с нами, и с еврейской четой (она — зубной врач, он — протезист), которых я просила научить меня еврейскому языку, и мы обменивались с ними отдельными фразами. Это была наша компания. Были и другие врачи, с которыми мы встречались по утрам на общей большой кухне.

Если бы не безумная необоснованная ревность, может быть, все было бы по-другому и мы с Сергеем смогли бы жить нормально. Как человек он был добрый, мог стать хорошим семьянином, не пил и не курил, всегда стремился домой и, наверное, искренне любил меня. Но зачем же тогда возводить такие пошлые и глупые обвинения, думая обо мне так плохо? Я не могла привыкнуть и смириться с этими незаслуженными обидами.

Я не записала один эпизод, который произошел, когда мы вернулись в Смоленск. Как-то Сергея командировали на неделю в одну из больниц под Смоленском. Мы вечером возвращались с Марусей из клуба домой и встретили ее брата Васю, который шел с Петрашкевичем (предподаватель гинекологии в техникуме, в которого я была когда-то влюблена). Он был интересный, вежливый и тактичный человек.

Так вот, увидев Васю — своего брата, Маруся говорит: «Вот и хорошо, пойдем вместе домой». Подошли, он любезно раскланялся, и пошел общий разговор. Дошли до того места, где мы должны были расходиться в разные стороны, распрощались с Марусей и Васей, а Петрашкевич сказал, что, конечно, проводит меня домой.

И вдруг он стал объясняться мне в любви, говоря, что он просит моей руки, так как еще в техникуме я ему очень нравилась, но не обращала на него никакого внимания, а наоборот, всегда бегала от него при встрече. Что каждый раз, приезжая в Смоленск, он надеялся встретиться со мной, чтобы сказать мне о своем чувстве. Я ответила ему, что, увы, я уже замужем, тоже за врачом-гинекологом. Он был удивлен и спросил: «За кем? Может, я его знаю?»

Я сказала.

— Не может быть! Он вам совсем не пара, это некультурный и невоспитанный человек. Он прославился в клинике своим гипнозом, и все роженицы стремятся к нему попасть.

— Не будем об этом говорить, — сказала я. — Он мой муж.

— Может быть, мы еще встретимся, — сказал он на прощанье.

На другой день я написала ему письмо, в котором призналась, что, будучи студенткой техникума, была в него влюблена, но избегала его, чтобы он не узнал об этом, а теперь я замужем и муж у меня очень ревнивый и ничего изменить нельзя.

Сергей был в командировке и со дня на день должен был приехать. Дня через три – звонок в дверь. Я спрашиваю:

— Сергей, это ты?

— Нет, это не Сергей, а Семен Петрашкевич.

— Боже мой, разве вы не получили моего письма?

— Оттого я и приехал, — говорит он, — что получил. Я не знал, что вы имели ко мне чувство, вы как-то всегда меня избегали. А теперь, если это так, то мы должны быть вместе. Я знаю, что Сергей вам не пара, умоляю вас, возьмите развод и мы поженимся.

— Я ничего не могу изменить, — ответила на это я. — Это невозможно. Он безумный ревнивец и способен убить меня или вас. Я не знала его характера и пыталась уже однажды от него уйти, но ничего не вышло. И теперь, если у вас есть действительно какое-то чувство ко мне, никогда мне не пишите и не стремитесь встретиться со мной. Это принесет мне только очень большие неприятности.

Мы распрощались с ним и больше никогда не виделись.

Итак, мы с Сергеем работали в Ярославской области (недалеко от его родины — села Великого). Он настоял, чтобы я сначала родила ребенка, а потом уже поехала учиться. Я взяла с него слово, что если я так сделаю, то он в дальнейшем не будет возражать против моего образования.
Через девять месяцев, 9 июня 1931 года, я родила прекрасную девочку весом четыре килограмма.

Рожала я без всякой боли. Когда в 3 часа ночи у меня начались схватки, я разбудила Сергея и умоляла его помочь мне, чтобы не было болей. В роддоме он проводил такие роды, и женщины старались попасть к нему. Он сел около меня и сказал медленно: «Успокойся, чувствовать боли больше не будешь, роды будут идти нормально». Боли вдруг прошли, я лежала спокойно и разговаривала с ним, утром встали и преспокойно пили с ним чай, а потом под руку пошли в роддом (который был недалеко). В 10 утра у меня была уже дочь. Я ничего не почувствовала за эти семь часов.Так я впервые испытала на себе его внушение. До этого он ни разу не мог воздействовать на меня своим гипнозом, потому что я смеялась и не верила ему.

Пока я была в роддоме, Сергей поскорее побежал в ЗАГС и записал дочь Татьяной, в честь своей матери. У меня было припасено другое имя, но изменить уже было ничего нельзя, пришлось смириться. Я звала дочку Тусенькой. Кормила ее до десяти месяцев, а в апреле отняла от груди. Она была плотненькая толстушка с перевязочками на ручках и с черными длинными волосами, так что ей сразу можно было завязывать бантик. Сергей не мог на нее нарадоваться, и я тоже.

Правда, мне сразу очень не повезло с няньками. Тогда после родов давали отпуск только два месяца, и это время мы провели у отца Сергея в селе Великом, где он (отец) когда-то служил священником. Все это время я подыскивала няню. И вот однажды ко мне пришли мать с девочкой Зиной 16 лет, на вид симатичная девочка, блондинка с голубыми глазами, очень скромная. Мол, слышали, что нам нужна няня, девочка еще нигде не работала, но работящая и привыкла обращаться с детьми, так как у них двое маленьких, которых она нянчила, и матери хотелось бы, чтобы она пошла к хорошим людям. В общем, я была рада, и мы договорились. Она действительно была очень расторопная, стирала пеленки, гладила, но за стол с нами не садилась — «я не смею, я потом». Сама скромность. Ну, думаю, привыкнет.

Прошло три дня, через пару дней нам уезжать домой к месту работы, и вдруг рано утром я просыпаюсь от крика и ругани на кухне — мужик кричит нецензурной бранью, а ему в ответ тем же матом орет моя скромница. Не веря своим ушам, я выхожу в кухню. «В чем дело?» Он говорит: «Ваша девка украла у меня сапоги, и когда я ее поймал, она бросила их в кусты в вашем саду». Я пришла в ужас и отправила ее домой, дав ей вперед деньги.
Вернувшись домой, нашли с трудом какую-то старуху, которая приехала со своими перинами. Положила их на кровать и взгромождалась на эти перины, подставив скамейку, а также любила пить чай с вареньем, пока в самоваре не кончится весь кипяток. Однажды прихожу с работы покормить девочку и вижу картину: нянька храпит на своей перине, а бедная Тусенька ползает по полу в луже. Пришлось и ее отправить восвояси.
Наконец нашли хорошую девушку лет восемнадцати, дочь местных жителей.

А месяцев через шесть Сергея однажды вызвали на вскрытие трупа, и обнаружилась такая картина. Та самая Зинка, которая украла тогда у нашего соседа сапоги, оказалась убийцей. Она попросилась к женщине-шинкарке зимней ночью в метель якобы переночевать, а на самом деле — с целью ограбления. Убила ее, ударив топором, и вытащила в сени. А так как та еще стонала, эта девка ей воткнула деревянный кол в горло. Сергей говорил, что это была страшная картина. Оказывается, и мать этой Зинки была авантюристка, которую разыскивали, она где-то ограбила сберкассу. Страшно было даже представить, с какой целью Зинка нанялась тогда к нам! Вероятно, думала, что врач — уважаемый обеспеченный человек, да и я работаю, наверное, здесь есть чем поживиться. В каких руках могла оказаться моя Тусенька, что бы могло случиться, если б не эти украденные сапоги, которые спасли нас!..