Вышел уже 3 декабря: зима, морозы.
Честно говоря, я не думал, что меня выпустят. Было 2 рапорта, что я, якобы, режим нарушал. На зоне такие рапорты, если надо пятнашку продлить, – дело обычное. Но в этот раз пронесло.
Оказывается, от жены пришло много жалоб по поводу моего здоровья, пишут и из-за границы (телеграммы, письма) - в результате на зоне ожидается комиссия. Ну, конечно, суета, небольшой переполох.
Мне на всякий случай дали диету, назначили лечение и освободили от работы.
Через несколько дней прибывает комиссия из медуправления. Со мной говорили сдержанно, но вежливо. Обещали разобраться. Что здесь сыграло роль – неясно.
Очень уж чуткая была реакция на жалобы жены. Тогда эти жалобы определенно спасли меня от ШИЗО. Как и все заграничные письма и телеграммы.
Но уже тогда исподволь готовился мой новый срок. Интерес к «политическому» на уголовной зоне естественен.
Мне часто приходилось отвечать на вопросы заключенных по поводу своего дела, рассказывать о Сахарове и Щаранском (про которых они что-то слышали), о деятельности Рабочей Комиссии.
Их всегда поражало, что за такое можно сидеть - они бы тут же раскаялись и вышли на свободу.
Вот украсть миллион - дело другое, за это и пострадать можно. Себя они тоже считали борцами с существующим строем, правда боролись они с ним по-своему.
Особое внимание к моим рассказам проявлял новый заведующий санчастью, вольный Шульгин.
Я даже занимался с ним английским языком и, когда уезжал в больницу, оставил ему небольшой англо-русский словарь, который он попросил надписать на память.
Шульгин-то и стал впоследствии главным свидетелем по моему новому делу.
Свободное копирование
