Середина декабря. Мы в подвалах недостроенного здания Спиртострой. У Невы. До села Ивановского и Отрадного, что за речкой Тосно, где немцы, около 3 километров голых торфяных полей. День за днем по корпусу бьют снаряды. А за домом — машины, кухни, рации, — почти мирная обстановка.
В ночь прибытия на эту позицию тяну линию в темноте. Место еще незнакомое. Споткнулся о мягкое. Ощупываю — труп. Сразу успокоился. Отдыхаю рядом. Интересно, спятил я, если меня успокаивает встреча с трупом ночью? Во всяком случае, я уже совсем другой.
Из — за опоздания батальона связи всю связь проложили мы вдвоем с Тихоновым. Нам объявлена благодарность по дивизии.
Как — то в лунную ночь оправлялся за бугром. "Фью, фью…" Странно, в холод поют птицы. Снова "Фью, фью…" и очередная пуля срезает перед моим лицом веточку. Целятся издали. Меняю позицию.
Говорят, в Понтонной выстраивали старшин и поваров. Перед строем расстреляли двух. Один взломал каптерку и украл два кирпичика хлеба, другой — спекулировал едой со склада.
Начинается голод.
В ноябре — декабре многократные попытки прорыва. Но делалось это не так, как потом, в 43 г. На ура пробовали мелкими ночными штурмовыми группами. Тают все новые маршевые батальоны пополнений.
Ночью на линии обкладывался мерзлыми трупами от обстрела.
Трудно втыкать заземление, стараюсь проверять линию у разбитого танка. Иногда, чтобы воткнуть шомпол заземления, мочусь на лед.
Всю войну на узле начарта оставался позывной "Стержень". Говорили "Пошел на Стержень", даже в других частях.
Прибыл новый начарт полковник Бруссер. Пожилой бритоголовый профессор артиллерист. Когда я зашел проверить телефон, он лежал с ишиасом. Угостил меня шпротой.
В 1947/48 гг. я видел его портрет на выставке в галерее генералов Ленфронта (убрали ее после осуждения Попкова). А в 60-е годы встретил в газете извещение о смерти генерал-майора Бруссера, он после 85 СД был начальником штаба артиллерии Ленфронта. Видел его могилу на Серафимовском кладбище.
