Все гости собрались почти одновременно и теперь сидели за праздничным столом, на котором почетное место занимали огромный жирный гусь и пышная, истекавшая маслом и соками кулебяка. Разнообразные закуски стояли между многочисленными бутылками кахетинского и бутылкой коньяку. В ведре со снегом торчали несколько бутылок пива.
Стол освещался яркой «молнией», которую предприимчивый Понедельников позаимствовал для такого случая у хозяина офицерского собрания, которое не было развернуто, кроме кухни, так как полк стоял на позиции. В полку свято соблюдался хороший обычай. В день своих именин каждый офицер получал бесплатно от офицерского собрания как бы в подарок от всех офицеров полка жареного гуся и кулебяку. Для этого хозяин собрания подробно допрашивал каждого вновь прибывающего в полк офицера и необходимые сведения вносил в специальную книгу.
После нескольких тостов за здоровье хозяина и солидного внимания, уделенного присутствующими гусю и кулебяке, которые действительно были превосходны, встал Николай Петрович и предложил выпить за здоровье нового разведчика и за успешный поиск. Все сочувственно и внимательно чокались со мной и желали дальнейших успехов.
Николай Петрович, подняв свой стакан, посмотрел через него на свет, обвел нас, как мне показалось, слегка возбужденным взглядом и обратился ко мне.
- Вот видите, Михаил Никанорович, все течет именно так, как мне представлялось. Вы сделали большое дело. Пожалуйста, не возражайте, - прикрикнул Николай Петрович на мой протестующий жест, - это действительно так. Но вы смотрите теперь на сделанное вами не как на нечто героическое, а примерно так, как смотрят настоящие солдаты, то есть не придаете ему особенного значения и не любуетесь собой. Однако нужно отдавать должное и себе: ложная скромность вредна не меньше самолюбования. Анисимов же, Голенцов и другие пусть вас не заботят: можете быть уверены, они не останутся в накладе.
- Представление на вас и на разведчиков подписано генералом, - с обычной для него франтоватой небрежностью сказал штабс-ротмистр Булгаков, - и уже послано вверх.
- Самое же важное, Михаил Никанорович, - продолжал Николай Петрович, - состоит в том, что авторитет, о завоевании которого среди разведчиков вы так беспокоились, сейчас является делом решенным. Теперь разведчики пойдут за вами куда угодно. А мне, как вашему в своем роде крестному отцу, разрешите от души обнять вас.
С этими словами Николай Петрович с неожиданной силой и горячностью обнял и крепко поцеловал меня. Я был глубоко тронут словами штабс-ротмистра, которые, чувствовалось, были сказаны им действительно от всей души, и в ответ на его объятие ответил не менее крепким. Николай Петрович слегка коснулся мизинцем правой руки своих усиков, что было признаком некоторой его взволнованности.
- Ну а завтра, - уже спокойно продолжал он, - возьмемся за подготовку следующего дела.
Тихо вошедший Понедельников что-то прошептал на ухо Николаю Петровичу. Тот сейчас же встал.
- Похозяйствуйте, Михаил Никанорович, - обратился он ко мне, - а вы, господа, извините меня, через пять минут я снова буду к вашим услугам, - и вышел.
Вскоре донеслось «ура». Я знал, в чем дело, и сообщил гостям. У команды тоже был праздник. Каждый разведчик получил фунт прекрасной полковой колбасы, специально выпеченную большую сдобную булку, табак и разную мелочь, необходимую в солдатском обиходе. Кроме того, на всю команду была раскрыта пятиведерная бочка пива. Где ее достали разведчики, я не знал.
Фельдфебель же и все взводные унтер-офицеры получили по специальному подарку. Это стоило порядочных денег, но Муромцев в средствах не стеснялся.
Теперь разведчики поздравляли своего командира, а затем под руководством фельдфебеля Федорова должны были отдать честь колбасе и пиву. Надо думать, с этим, как и со всем, что делали, они справились успешно. А минут через двадцать после того, как возвратился Николай Петрович, до нас донеслись звуки любимой песни разведчиков «Ревела буря», запеваемой огромной силы басом Федорова. Разведчики, как и большая часть офицеров, едва ли знали о том, что эта песня написана декабристом Рылеевым, повешенным императором Николаем I. В противном случае песня, ставшая народной, быть может, и не пелась бы в полку.
Песню «Ревела буря» я знал давно. Она даже была записана на граммофонных пластинках. Я считал ее народной. Но однажды Нина Турчан - сестра милосердия в лазарете Ашурбека - сказала мне, что ее написал Рылеев. Я очень удивился этому. Еще больше был удивлен, когда та же начитанная Нина сказала, что известное стихотворение, которое знает каждый школьник, - «Иван Сусанин» тоже написал Рылеев. Не думал я, что декабрист будет воспевать подвиг Сусанина, спасшего царя. Но Рылеевым руководило, надо думать, не верноподданническое чувство, а что-то другое. А что? Патриотизм? Любовь русского к своей родной земле, Родине, истязаемой иноземными пришельцами? Возможно. Хорошо бы сказать об этом Николаю Петровичу.
Свободное копирование
