На снимке: Таня Алейникова.: «Меня отстранили от занятий… Эти несколько дней, проведенные дома, перевернули мою душу. В школу я вернулась другим человеком»
Об этом эпизоде своей школьной жизни вспомнила, когда увидела на кладбищенском памятнике портрет строгого, красивого человека. Это был завуч нашей школы, учитель математики, преподавший мне первый суровый жизненный урок. Я подружилась с девочкой, пришедшей в наш класс в середине учебного года. Новенькая поселилась в интернате. Школа была железнодорожной, дети на выходные ездили домой. Её станция была далеко, домой она ездила редко и неохотно. На интернатских была совсем не похожа. Они держались скромнее, незаметней, хуже учились. Люба быстро стала лидером в интернате и в классе. В ней чувствовались сила, напористость и воля. Я тоже была независима, самостоятельна, ко мне относились уважительно. Училась хорошо, отметки не выпрашивала, да еще взяли в сборную по волейболу. Но в ней я почувствовала какую-то другую силу, способную повести за собой. В этом ей было не отказать. Мы быстро нашли общий язык. Она стала бывать у нас дома. На выходные приезжала её мать - учительница и тоже останавливалась у нас на день-два. Её очень радовало, что мы дружим, что у её девочки, как любила она повторять, появился тёплый дом. И вдруг мы узнали, что мою подругу собираются исключать из школы. Прошел слушок, что натворила что-то в интернате. Я спросила прямо:
-Что случилось, Люба?
Подруга, глядя как всегда в сторону, коротко бросила:
- Подумаешь, чуть-чуть разобралась с одной шваброй.
Я решила, что она сломала что-то из мебели. Не могла сразу сообразить, что шваброй она называла девчонку. Домашнее воспитание сказывалось, ничего не поделаешь. Вызвали её мать. Она приехала, успела побывать в школе, но убедить директора, оставить дочь в интернате, не смогла. В слезах прибежала к нам, пытаясь узнать от меня подробности происшедшего. Я не знала, что сказать ей, тоже была удивлена и обескуражена. Выгонять за какую-то швабру несправедливо! Наши матери уединились в комнате. Я делала уроки и внимательно прислушивалась к возбужденным, громким голосам. Тут я узнала, что дочь ей не родная, что учительница взяла её из детдома совсем маленькой. Когда девочка стала подрастать, немолодая мама перестала с ней справляться. Директор поселковой школы поставил условие: перевести дочь в другое место или уйти с преподавательской работы. Так Люба попала к нам в середине учебного года.
Её мать приехала просить нас вступиться за дочь. Она осталась ночевать, вечером долго не ложилась, ходила по комнате. Я слышала, как скрипели половицы, тоже не могла уснуть, волновалась. Я переживала за подругу и чего-то боялась. Я чувствовала неуверенность в своей правоте, что-то не давало мне покоя, но объяснить причину тревоги не могла. Потом, когда сидела дома, вспоминая наш разговор с Любой, нашла причину своего смятения. Она никогда не смотрела в глаза, и это меня настораживало, но мне не хотелось себе в этом признаваться. Утром мы с мамой отправились к завучу. Он нас выслушал, пообещал разобраться. Когда мама ушла, пригласил снова к себе и сказал:
«Я не стал говорить при матери, потому что уважаю вашу семью. Но, если у тебя не хватит ума разобраться самой, то ваша дружба до добра не доведет. Ты не знаешь её. Она не просто хулиганит, она поступает подло с детьми, унижает слабых. Ты неглупая девочка, но пока не умеешь разбираться в людях, легко попадаешь под чужое влияние. Не научишься жить своим умом, тобой будут распоряжаться другие. Это плохо заканчивается. Иди и подумай. А твою подругу мы оставляем в школе из сочувствия к её матери». Спустя неделю Люба предложила разобраться с одной из наших одноклассниц, которая, по её мнению, подлизывается к учителям. Разговор вылился в драку. Мы отлупили девочку, с которой проучились семь лет. Слава Богу, увечий не нанесли, свалили, забросали песком, приговаривая: «подлиза презренная», а вот подругу, норовившую ударить её ногой, мне едва удалось оттащить. Меня потрясли её глаза, в них были неприкрытая ярость и ненависть. Я испугалась. На следующий день уже моя мама была приглашена к завучу вместе со мной. Речь шла об исключении группы зачинщиков. Подруги среди них не было. Она сумела убедить участников драки не называть её имя. Я об этом не знала, но её имя тоже не назвала, признавшись, что именно я подбила остальных. Я понимала, что Любе не удержаться в школе, если узнают правду. Мне было жаль подругу, да ещё сироту. Завуч разговаривал с нами жестко, мама была спокойна. «Заслужила, наказывайте, пусть ей это послужит уроком». Меня отстранили от занятий на несколько дней. Видеть покрасневшую подругу, искоса наблюдавшую, как я в полной тишине собираю портфель, не хотелось. Я была раздавлена, не могла понять, как это могло случиться. Какое затмение нашло на меня, почему пошла на поводу, да еще приняла участие в избиении. Мы дрались в детстве, но все на одного - это низость, бесчестие. Я нарушила неписанный кодекс чести савинской ребятни. Эти несколько дней, проведенные дома, перевернули мою душу. В школу я вернулась другим человеком. С подругой рассталась окончательно. В этом возрасте мы бываем излишне категоричны и решительны. Я не простила ей свою слабость. А к завучу, которого все боялись, неожиданно почувствовала благодарность и уважение. Я позже поняла, что за этим жестким решением стояло желание встряхнуть меня по-настоящему, заставить задуматься. Не в подруге было дело. За моей внешней самонадеянностью и бесстрашием, он уловил слабость, отсутствие внутреннего стержня. Иногда встречаюсь в городе с женщиной, которую мы «перевоспитывали» в детстве кулаками. Она бросается ко мне так радостно, с такой сердечностью, что я не решаюсь спросить, помнит ли она ту потасовку, мне хочется попросить прощения. Я всё помню и до сих пор испытываю неловкость за нелепый и жестокий поступок. Поняла главное, когда попадаешь в зависимость от недоброго человека или толпы, быстро теряешь себя. Толпа слепа, глуха и жестока. Народ тоже можно превратить в стадо, когда он перестает думать и послушно отдается чужой воле. У философа Г. Померанца есть эссе, названное, на мой взгляд, гениально: «Способы существования в дрейфе». В нём нашла подтверждение тем размышлениям, на которые меня подвигло наказание: «В эпохе, когда все принципы расшатаны, сильно развитая личность находит опору в самой себе». Как своевременны и уместны эти слова.
Свободное копирование
