Примерно через девяносто дней после того, как Стив разбил моего котенка, мама сняла свои чары, и однажды серым апрельским рассветом, пока Стив лежал в пьяном оцепенении с открытым ртом, мы с мамой собрали все, что могли унести, и переехали в гостиничный номер. Он был укомплектован плитой и туалетом в коридоре.
Стив растоптал три с половиной года нашей жизни. Мне скоро должно было исполниться четырнадцать.
Четвертого августа, в мой день рождения, наш старый друг Стив, дьявольски вовремя, сделал это событие незабываемым. С того холодного апрельского рассвета он рыскал по улицам трущоб в поисках своих сбежавших простофиль, жаждая мести.
Я с нетерпением ждал в гостиничном номере маму, которая обещала испечь торт на кухне своей белой женщины. Она сказала, что вернется домой пораньше, в шесть часов, чтобы отпраздновать мой день рождения.
Седьмого августа она благополучно вернулась домой из больницы со сломанной челюстью, перевязанной проволокой, и телом, покрытым синяками.
Стив преследовал ее и напал на нее с кулаками и ногами, а затем сбежал через грязные катакомбы Гетто.
Всю ту ночь и весь следующий день я прятался в темных тенях под его лестничной клеткой, сжимая в руке блестящий нож для колки льда. Он так и не вернулся. Он переехал.
Двадцать лет спустя, лениво выглядывая из окна шикарного гостиничного номера, я увидел что-то знакомое в седовласой сутулой фигуре мусорщика на улице тремя этажами ниже.
Я потерял сознание, когда ко мне вернулся рассудок, я был там, на улице, под ярким утренним солнцем, сжимая пистолет, одетый только в красную шелковую пижаму.
Когда мусоровоз завернул за угол в квартале от нас, за пределами досягаемости, небольшая толпа прохожих стояла, вытаращив глаза, наблюдая за странной сценой, в то время как Рейчел, моя главная шлюха, дергала меня за руку, умоляя убраться с улицы.
Это был последний раз, когда я видел Стива, но я просто не знаю, даже сейчас, что бы я делал, если бы наши пути пересеклись.
Возможно, то избиение, которое получила мама, было хорошим, каким бы болезненным оно ни было. Я помню, как это беспокоило меня в том убогом гостиничном номере, когда неоновая вывеска отеля за нашим окном освещала ее лицо. Ее глаза были бы яркими, прикованными к потолку, она была бы в трансе, вспоминая, все еще страстно желая его.
Каким бы никчемным ни был этот ублюдок в остальном, он наверняка был сукиным сыном в постели.
После всего, что он с нами сделал, у нее все еще был ужасный зуд по этому ублюдку. То избиение пошло ей на пользу, оно излечило зуд.
Мама усвоила горький урок на собственном горьком опыте. Деревенская девушка валялась в сене в городском дождевике, и теперь я видел всю ее печаль и вину в ее глазах.
Мы не могли вернуться к мирным зеленым холмам Рокфорда. Она уничтожила там хорошего человека, родного сына. Генри умер через год после того, как мы расстались с ним. Пока могила не забрала ее, Генри восставал из своей, чтобы преследовать ее в одиноком мраке.
Мама отчаянно пыталась сохранить хотя бы фрагменты своего образа, сохранить ту любовь и уважение, которые я питал к ней в Рокфорде. Я слишком много видел, слишком много страдал. Джунгли начали набальзамировать меня горечью и жесткостью.
Я проигрывал страницу за страницей прекрасные правила мышления и поступков, которым научился в церкви, от Генри до отряда бойскаутов в Рокфорде. Я впитывал яд улицы, как губка.
Я начал играть в любимую игру Стива, крэпс, в переулках после школы.
Опасно то, что я отчаянно пытался втолковать это каждой молодой девушке, достаточно слабой, чтобы пойти на это. Однажды вечером мне пришлось спасаться бегством, когда разъяренный отец поймал меня на своем заднем крыльце, когда я, как животное, бил верхом по голове его дочери. Я стал нетерпелив из-за необычной толщины ее девственности.
Свободное копирование
