В тот день, когда я увидел свое отражение на дорогих черных ботинках банкира, я был, пожалуй, самым счастливым чернокожим мальчиком в Рокфорде. Смазывая подошву, я напевала свою любимую мелодию “Весна в Скалистых горах”.
Банкир сошел с прилавка, постоял мгновение, пока я стряхивал ворсинки с его мягкого, богатого костюма, затем с теплой улыбкой вложил мне в руку экстравагантную пятидесятицентовую монету и вышел на раскаленную улицу.
Теперь я насвистывал свою любимую мелодию, блестки стоили всего десять центов, какие чаевые.
В то время я не знал, что банкир никогда больше не вложит мне в руку ни одной монеты, что в течение следующих тридцати пяти лет этот последний день будет ярко запоминаться как последний день настоящего счастья для меня.
Я бы вкладывал пятидолларовые купюры в ладони сияющих мальчиков. Мои туфли были бы ручной работы, стоили бы в три раза дороже, чем туфли банкира, но мои туфли, хотя и идеально подогнанные, носились бы в напряжении и страхе.
В тот день действительно не было ничего необычного. Ничто из того, что я услышал или увидел в тот день, не подготовило меня к стремительным, сбивающим с толку событиям, которые за выходные перевернули мою жизнь со всего хорошего на все плохое.
Теперь, оглядываясь назад и вспоминая тот последний день в магазине так ясно, как будто это было вчера, мой отчим, Генри, был необычно тих. Мой юный разум не мог постичь его беспокойства, его разбитого сердца.
Даже я, десятилетний ребенок, знал, что этот огромный, уродливый чернокожий мужчина, который спас маму и меня от настоящей голодной смерти в Индианаполисе, любил нас всем своим большим, чувствительным сердцем.
Я любил Генри всем сердцем. Он был единственным отцом, которого я когда-либо по-настоящему знал.
Он мог бы спасти себя от ранней смерти от разбитого сердца, если бы вместо того, чтобы так безумно влюбиться в маму, он убежал от нее так быстро, как только мог. Для него она была убийцей с коричневой кожей в платье двенадцатого размера.
Свободное копирование
